– Да, с Фрэнсис. На вашем месте я бы был осторожнее. Из Лондона вернулся Гагерн; он повсюду вас ищет. Не удивлюсь, если он вызовет вас на дуэль. Что вы ей сказали, когда беседовали наедине? Она ушла в слезах. Я знаю, потому что видел ее. Я и не подозревал, что она умеет плакать! Целых пять лет я пытаюсь заставить ее заплакать в кадре, но ничего не выходит. Что вы ей сказали?
Глаза Г.М. под уже упоминавшимся котелком, надвинутым на самый лоб, сверкнули.
– Несколько прописных истин, – без выражения ответил он. – Садитесь, сынок.
– Прописные истины? Вы имеете в виду, что?..
Режиссер зашевелил губами. Он посмотрел на мистера Хаккетта. Казалось, он не знает, куда девать руки с крупными пальцами.
– Я сказал: садитесь, сынок!
Монике показалось, что у мистера Фиска имеются основания для беспокойства. Курт фон Гагерн, ворвавшийся в кабинет сразу после этого, был явно не в том состоянии, какое можно назвать спокойным. Он шумно сопел покрасневшим носом, который казался на его лице ненастоящим, приклеенным. Взгляд его, устремленный на Г.М. из-под низко надвинутой щегольской шляпы, никак нельзя было назвать почтительным.
– Где моя жена? – спросил он. – Что вы сделали с моей женой?
– С ней все в порядке, – заверил его Г.М. – Возможно, она немного расстроилась, так как ей пришлось отвечать на не слишком приятные вопросы о пивной бутылке и трех анонимных письмах, но я не сомневаюсь, скоро она придет в себя.
– Пивная бутылка и три анонимных письма? О чем вы говорите?
– Устраивайтесь поудобнее, и я все вам расскажу, – ответил Г.М. – Лучше всего выяснить дело раз и навсегда.
Сразу после его слов в комнате воцарилось напряженное молчание; все недоуменно переглядывались. Г.М. сходил в кабинет Тилли и вернулся с двумя стульями. На один из них он усадил Монику – лицом к остальным, как будто она отвечала на публичном экзамене. Сам он сел на стул, стоявший у стола.
Сняв котелок, он аккуратно положил его на столешницу. Поднял красную кожаную шкатулку и перевернул, чтобы всем было видно. Затем извлек из кармана мешковатого пальто черную трубку и клеенчатый кисет. Медленно, словно он нарочно тянул время, отвернул мундштук и продул трубку, вкладывая в дело массу усилий и скосив глаза от сосредоточенности. Он сидел прямо под лампочкой, которую Моника обернула газетой; сейчас он показался ей похожим на пожилого Шалтая-Болтая. Он привинтил мундштук, набил трубку табаком, похожим на стальную стружку, какой чистят раковины, и закурил. Вокруг его головы заклубился дым; он поднимался наверх, к конусу светильника.
– Мастерс, – заговорил Г.М., устраиваясь на стуле поудобнее, – некоторое время назад вы выдвинули чертовски хорошее предположение. – Сэр Генри склонился над столом и постучал пальцами но крышке шкатулки. – Вот сигареты. Пересчитайте их.
– А?
– Высыпьте их отсюда и пересчитайте. Да вслух, чтобы мы слышали!
Нахмурившись, Мастерс открыл шкатулку и рассыпал сигареты по столешнице. Он перекладывал их небольшими аккуратными кучками, словно банковский клерк.
– Четыре, восемь, двенадцать, шестнадцать. Двадцать, двадцать четыре, двадцать восемь, тридцать два. Тридцать шесть, сорок, сорок четыре, сорок… – Мастерс замолчал. Лицо раскраснелось больше обычного. Он начал пересчитывать снова, потом вопросительно взглянул на Г.М.
– Нет, сынок, – заявил Г.М., который, судя но всему, получал наивысшее наслаждение от своей трубки. – Вы не ошиблись. Теперь можно двигаться дальше с чистой совестью, прекрасно зная, что мы правы. Предполагаемого убийцу подвел закон подлости, и он совершил грубейшую ошибку. – Он махнул в сторону Билла Картрайта. – Теперь вы их пересчитайте, сынок!
– Послушайте… – начал было Томас Хаккетт, просовывая палец под тесный воротничок.
Билла уже несколько минут мучили дурные предчувствия. Но сейчас ему хотелось смеяться. Гагерн, Фиск и Хаккетт сидели рядышком на диване и смотрели на Монику с таким видом, что трудно было сохранять серьезность. Но на душе у Билла было муторно. Он дважды пересчитал сигареты, прежде чем понял, сколько их всего.
– Что-то не так. – Голос его прозвучал неожиданно громко. – Здесь только сорок девять штук.
Томас Хаккетт вскочил было с места, но потом сел опять.
– Все верно, сынок, – кивнул Г.М., выпуская густое облако дыма прямо ему в лицо. Выражение его физиономии стало еще злораднее. – Ну, Джо…
– Не знаю, кого вы называете «Джо», – заявил Гагерн довольно резко.
– Значит, пока оставим… Сегодня, – продолжал Г.М., – вы задали мне шесть вопросов, на которые требуется ответить, прежде чем мы увидим свет в конце туннеля. Угу. Если вы снова их зададите, я попытаюсь ответить.
Гагерн заговорил не сразу:
– Не помню, в каком порядке я спрашивал, но сами вопросы я прекрасно помню. Итак… Первый вопрос: кто украл пленку и почему?
Г.М. вынул трубку изо рта.
– Сынок, никакой пленки не крали, – заявил он.
Если бы под диваном взорвалась бомба, даже она не произвела бы такого ошеломляющего эффекта.
– Послушайте, – мистер Хаккетт снова попытался оттянуть жмущий воротничок, обращаясь к Мастерсу, – мистер Мастерс, не хочу показаться занудой, но ваш приятель что – сошел с ума? Вы отрицаете, что пленка пропала?
– Я не отрицаю, что она пропала, – возразил Г.М. – Я сказал: ее не крали.
– Вы обвиняете меня в том, что я сам украл у себя пленку?
– Какой следующий вопрос, сынок?
– Следующий вопрос. – Гагерн рассеянно смотрел в пол. – Кто и почему налил серную кислоту в графин во время съемок?
– Ага! – просиял Г.М. – Мы приближаемся к сути дела. Ответ: тот же человек, кто вылил кислоту в переговорную трубу, стрелял из револьвера и подбросил отравленную сигарету. Злоумышленник налил кислоту в графин, чтобы подчеркнуть сам факт ее наличия, чтобы всем стало известно, что по студии разгуливает маньяк либо диверсант. Поэтому он специально устроил все так, чтобы графин опрокинулся.
До сих пор Говард Фиск не произнес ни слова. Сейчас он продолжал хранить молчание. Он сидел важно, словно бабушка на семейном торжестве, положив крупные руки на колени, но недоверчивая улыбка на его лице была красноречивее слов.
Мистер Хаккетт не был столь флегматичен.
– Говард, ты не собираешься опровергнуть явную ложь? – осведомился он.
– Следующий вопрос, сынок!
– Следующий вопрос, – сказал Гагерн. – Ответ на него большинство из нас хочет получить больше всего остального. Какова причина личной ненависти… мм… злоумышленника к мисс Стэнтон?
Г.М. тяжело вздохнул:
– Ответ, сынок, будет простым и кратким. Злоумышленник не испытывал по отношению к ней никакой враждебности.
– Он просто спятил, – довольно злобно проговорил мистер Хаккетт. – У него определенно поехала крыша! Раньше я так не думал, но теперь я знаю наверняка… Дальше вы нам скажете, что никто не покушался на жизнь мисс Стэнтон.
