Старший инспектор оглядел окурок и поморщился:
– Да-да. Но послушайте, сэр… как все было проделано? С виду обычная сигарета «Плейера». На мундштуке проставлено название и все такое. Если убийца намочил табак в растворе белладонны, а потом свернул сигарету, значит, он очень аккуратный тип. Не так легко свернуть сигарету, чтобы она выглядела как фабричная.
– Я знаю, как это делается, – вмешался Билл. – Мне рассказала Тилли.
Мастерс круто повернулся к нему:
– Мисс Парсонс рассказала вам?
– Да. Кажется, в Нью-Йорке… да, именно там, в любой табачной лавке можно купить маленькие закаточные машинки для сигарет. Недавно государство повысило цены на сигареты до восемнадцати центов за двадцать штук – около девяти пенсов по обычному обменному курсу, – и многие решили сами сворачивать сигареты. Если взять английский табак и папиросную бумагу «Плейерз» (хотя не знаю, где их достать), можно свернуть сигарету так, что никто не заметит подделки. У самой Тилли была такая машинка.
Старший инспектор нахмурился.
– Вот, значит, как? – зловеще протянул он. – У нее самой была такая машинка!
На Г.М. слова Билла не произвели никакого впечатления.
– Ах, Мастерс, сынок! – устало сказал он. – Вы опять лезете в омут! Могу подсказать вам путь полегче. Бросьте сигарету в раствор, а потом дайте ей просохнуть. Цвет бумаги будет немного отличаться, но для глаз незаметно. Белладонна – помните, мы имели дело с производным от нее, с атропином, когда расследовали отравление Феликса Хея,[2]– в растворе представляет собой бесцветную жидкость. Это ясно из самого названия, сынок.
– Для меня ничего не ясно, – сухо возразил Мастерс. – А пока взгляните сюда, сэр.
Он подошел к красной кожаной шкатулке, стоявшей на столе, и постучал по крышке.
– По-видимому, – продолжал он, – здесь находилась только одна отравленная сигарета. То есть маловероятно, чтобы убийца пропитал белладонной несколько штук. Во всяком случае, оставшиеся можно пересчитать. Но… – он многозначительно поднял палец, – если в шкатулке хранилась одна отравленная сигарета и пятьдесят обычных, то почему мисс Парсонс выхватила сразу отравленную? Нет, сэр. Не знаю, как ей это удалось, разве что она знала, которая сигарета отравлена. Могу поспорить, что именно так все и было.
Г.М. смерил старшего инспектора странным взглядом.
– Значит, по-вашему, здесь что-то подозрительное? – осведомился он. – Угу. Погодите-ка.
Он рассеянно подошел к двери, ведущей в кабинет Тилли, распахнул ее и зажмурился. В кабинете по-прежнему горел свет; здесь все еще сохранялся слабый запах отравы. Кабинет, как и всегда, был завален скомканными листками бумаги. На столе, возле пепельницы, стояла чашка с остывшим кофе.
Г.М. вперевалку направился к столу. Оглядел пепельницу с обожженными краями. Осмотрел чашку кофе. Потом медленно побрел по комнате, рассматривая все, что там находилось.
– Послушайте, – позвал он. Лица его присутствующие не видели. – Она пила кофе перед тем, как отравилась?
Мастерс немедленно взял след, как терьер.
– Минутку, сэр! В чем дело? Здесь что, какая-то хитрость? Вы хотите сказать, она могла принять яд с кофе?
– Нет, – сказал Г.М. – Яд-то был в сигарете. – Все еще не оборачиваясь, он поднес руки к вискам и надавил на них пальцами. – Я задал простой вопрос и хочу получить простой ответ. Пила она кофе перед тем, как отравилась?
Моника и Билл переглянулись.
– Не помню, – ответила Моника. – По-моему, я даже не заглядывала сюда. Хотя… наверное, пила. Она весь день пила кофе.
– Да, – кивнул Г.М. – Вы уже упоминали об ее привычке. Вот что самое печальное: она пила кофе весь день.
Г.М. обернулся со странным выражением лица – оно производило гораздо более зловещее впечатление, чем хмурая физиономия Мастерса.
– Послушайте, – обратился он к Монике. – Попробуйте начать сначала, не спешите. Вспомните все, что случилось с вами с тех пор, как вы расстались со своим кавалером в Военном министерстве. Как в старых детективах: не пропускайте ничего, абсолютно ничего, какими бы пустяковыми ни казались вам подробности. Ради всего святого, думайте!
– Но я все вам рассказала, – возразила Моника. – Кроме, разумеется…
– Кроме чего?
– Кроме того, что по пути сюда я встретила Джимми, мальчика-посыльного. – Она подробно рассказала о мальчике. К ее изумлению, Г.М. чрезвычайно внимательно выслушал ее. – Вот и все, – она пожала плечами, – хотя, по-моему, на его слова не стоит особенно полагаться. Еще он сказал, что у мисс Флер в руке была пивная бутылка, когда он столкнулся с ней возле павильона тысяча восемьсот восемьдесят два…
Вдруг Моника испуганно замолчала. Все трое ее спутников повернулись к ней.
– Пивная бутылка, – пробормотал старший инспектор Мастерс. – Ах ты, чтоб тебя!
– Да, а что такое?
– Кислота, которой в тебя плеснули, – пояснил Билл, – находилась в пивной бутылке. Я нашел ее наверху в доме врача и сегодня отвез в портфеле в Военное министерство.
Времени на объяснения больше не было. Снаружи что-то загрохотало, как будто на старое здание напали. Томас Хаккетт, держащий в руках фонарик с колпачком, ворвался в комнату. За ним с трудом поспевал Говард Фиск; он поправлял на ходу очки-половинки.
– Все в порядке, – заявил продюсер. – Полиция нам не нужна. Я человек неверующий, но бога ради! Сейчас я бы с удовольствием прочел парочку молитв. Тилли пришла в себя.
Г.М. молча воззрился на продюсера; казалось, он сам молится про себя.
– Пришла в себя? Спокойнее, сынок. То есть она очнулась?
– Села в кровати, – закричал мистер Хаккетт. Он был так возбужден, что фонарик выскользнул у него из руки и ударился об пол. – Врач сделал ей два укола какой-то дряни под названием пилокарпин, а она села и влепила ему затрещину. Сейчас она пьет бренди и ругается на чем свет стоит. Врач в полуобморочном состоянии. Он говорит, у нее сложение крепкое, как у носорога. Уверяет, будто она может слопать шесть консервных банок и запить их жидким цементом, и с ней ничего не будет. Она не умрет, понимаете?
Мистер Хаккетт откашлялся. Вытащил платок и вытер лоб. Потом его тело сотрясла крупная дрожь, видимо, от пережитого потрясения, он едва не лишился чувств, поскольку рухнул на диван. Говард Фиск невероятно побледнел.
– Какое облегчение! – негромко проговорил режиссер. – Действительно, большое облегчение. После вашей искусной игры в кошки-мышки, сэр Генри, приятно сознавать, что ни у кого из нас на совести нет убийства. В то же время я бы хотел пожаловаться. Что вы сотворили со старушкой Фрэнсис?
– Фрэнсис? – удивился Г.М.
Режиссер сделал два шага вперед.
