расположенному в дальнем углу двора, рядом с конюшнями.
Он увидел, как с хохотом и улюлюканьем рабы выволокли из сенника во двор полнотелую жену Гикетия.
Следом из сенника выбежала молодая женщина в длинном хитоне, с распущенными волосами и обезумевшим от ужаса лицом.
Это была Иона, жена Диоклида. Она успела пробежать лишь несколько шагов по двору, издавая громкие вопли, но гнавшиеся за ней рабы схватили ее и повалили на землю.
В этот момент к ним подскочил Эвгеней и вырвал женщину из рук насильников.
– Стойте! – закричал он. – Она ничем не провинилась перед вами! Я вам ее не отдам…
– А! Вот он, пылкий любовник!.. Стосковался по госпоже с тех пор, как пустился в бега! – раздались в ответ злобные крики.
– Пока мы в цепях ворочали жернова, он втайне от мужа ублажал эту похотливую бабенку! – выступив вперед, заорал один из рабов, в котором Эвгеней узнал фригийца Синнадона.
– Купался в роскоши!.. Смеялся над нашими страданиями!.. – вопила обезумевшая толпа.
– Нет, господин прелюбодей, теперь наша очередь! – продолжал кричать фригиец. – Сегодня она уже стала вдовушкой и тебя одного ей будет маловато. А мы уж все вместе постараемся утолить ненасытный любовный голод нашей добрейшей госпожи!..
Эвгеней поспешно выдернул из ножен меч и, подняв его над головой, воскликнул:
– Только через мой труп! Тому, кто посмеет к ней прикоснуться, я снесу голову!..
Толпа надвинулась на него с грозными криками:
– Убери свой меч, молокосос!.. Оставь ее!.. Не серди нас, если жизнь дорога…
Как раз в этот момент появился запыхавшийся Маний Эгнаций, который, предчувствуя, что друг его может попасть в беду из-за женщины, которую намеревался спасти, примчался во двор усадьбы.
Растолкав толпу своими могучими руками, он встал рядом с Эвгенеем.
– А ну, прочь с дороги! – крикнул он громоподобным голосом. – Клянусь богами преисподней, я разорву на части всякого, кто хоть пальцем тронет моего друга!
Громадный ростом и сильный, как лев, он вырвал из рук одного из рабов рогатину.
– Назад, я сказал! Молчать! Всем заткнуть глотки! Ах вы, подлый сброд! Где ваша совесть? Кто вас вытащил из вашей вонючей дыры, презренные крысы? Разве не этот храбрый юноша, который пришел сюда ради вас и которого вы все вместе не стоите?
Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы со стороны господского дома вдруг не нахлынула другая толпа во главе с Дамоном, который с торжеством потрясал своим копьем, на острие которого торчала окровавленная голова. Это была голова Диоклида, одного из двух господ имения.
– Мой брат в опасности! – кричал он, безумно вращая глазами. – Где мой брат? Кто смеет ему угрожать?
Эвгеней, удерживая в руках бесчувственное тело Ионы, которая при виде мертвой головы своего мужа тут же потеряла сознание, откликнулся на голос брата:
– Я здесь, Дамон! Дай мне возможность увести ее отсюда!
Дамон, высоко подняв копье с насаженной на него головой злополучного Диоклида, закричал, обращаясь к толпе:
– Месть свершилась! Вот он, ваш обидчик, ваш тиран, издевавшийся и глумившийся над вами! Можете взглянуть! Успокоился навек! Ничего ему теперь не нужно – ни денег, ни роскоши, ни удовольствий, ради которых мы все должны были изнемогать в работе под плетями надсмотрщиков… А теперь все за мной! Идем к тому, кто пришел освободить нас! Идем к нашему предводителю!
– Идем! – крикнул Синнадон. – Но прежде запалим со всех сторон это проклятое гнездо разврата!
– Да, да! Все сожжем!.. Огня!.. Огня! – в диком восторге завопила толпа и бросилась к господскому дому.
Пока рабы, охваченные жаждой разрушения, громили и поджигали усадьбу, Эвгеней вынес молодую женщину со двора через заднюю калитку, выходившую к дороге, которая соединяла Галикии с Энтеллой.
Он уложил Иону на траву под деревом и, как мог, приводил ее в чувство.
Наконец она открыла глаза.
– Эвгеней! – прошептала она. – Почему ты здесь? О, боги!.. Ты пришел отомстить… и привел убийц. Они убили его… О, бедный мой муж!..
Она заплакала.
– У меня не было желания мстить, – мрачно сказал Эвгеней. – Это восстание. Скоро вся Сицилия будет охвачена мятежами… Вставай, Иона, пойдем! Я провожу тебя до ворот города…
Диодор так писал о начавшемся восстании: «Первыми освободили себя 30 рабов, принадлежавших двум богатым братьям в области Галикий. Во главе их стоял Варий…».
Около полуночи фрегеллиец, собрав освобожденных кандальников, без промедления повел их к соседней вилле, оставив догорать подожженную со всех сторон усадьбу братьев-галикийцев.
Из четырехсот рабов имения Гикетия и Диоклида, кроме кандальников, работавших на мельнице и в крупорушке, ни один не решился примкнуть к бунтовщикам. Все они разбежались и попрятались в страхе. Но в отличие от Минуция, который приказывал убивать рабов, отказывавшихся присоединиться к нему, Варий никого не стал принуждать. Ему нужны были только добровольцы, готовые идти с ним до конца.
Спустя час отряд Вария прибыл на место. Это была вилла римского всадника Гая Лацерия, владельца нескольких обширных полей в галикийской округе. На трех его мельницах работало не менее сотни рабов, прикованных к мельничным жерновам.
Восемдесят из них без колебаний согласились примкнуть к мятежу. Остальные были до такой крайности измождены, что с трудом передвигались. Восставшие сами уговорили их остаться в имении.
Варий был доволен.
– Перед этими можно не тратить слов! – сказал друзьям Варий. – Обойдемся без длинных речей и пламенных призывов!
Теперь под его началом было две центурии. Восставшие были разбиты на десятки, во главе которых Варий назначил командирами, или деканами, Мания Эгнация, Герия Каннуния, Гая Анизия и девятерых фрегеллийцев. Рано утром, когда восставшие собирались покинуть усадьбу, к ним присоединились еще пятнадцать рабов, все рослые и сильные, с фурками, косами и рогатинами в руках. Настроены они были весьма решительно.
Хотя в эту ночь никто из повстанцев не сомкнул глаз, Варий, спеша увеличить численность отряда, повел его в долину реки Мазары. Из поместья Лацерия он приказал взять с собой только десять мешков пшеничной крупы и несколько корзин с солониной, чтобы идти налегке. Провизию погрузили на три повозки, запряженные мулами. Фрегеллиец не сомневался, что в ближайших поместьях он пополнит съестные припасы.
Эвгенея Варий послал к Сальвию на Каприонскую гору, где тот скрывался с несколькими десятками беглых рабов из имения Серапиона. Молодой сириец должен был передать латинянину, что восстание в области Галикий началось успешно и что пора всем гераклейским рабам, вовлеченным в заговор, браться за оружие.
– В усадьбе Серапеона разыщешь кузнеца Эргамена. Тот даст тебе проводника, который знает, где укрылись беглецы. Скажешь Сальвию, что самое большее через пять дней я подойду к Гераклее с достаточно большим отрядом, – напутствовал он молодого сирийца.
Маний Эгнаций отдал другу коня, добытого им на вилле Лацерия.
– Пусть охраняют тебя все великие боги! Скорее возвращайся. Без тебя я буду скучать, – с грубоватой нежностью сказал он Эвгенею на прощание.
В полдень отряд Вария занял большое имение римского патриция Луция Огульния Петилины. Это поместье находилось на полпути между Галикиями и Мазарой. Там повстанцы освободили сто пятьдесят кандальников и нашли с десяток лошадей. Варий посадил на коней самых ловких юношей, разделив всадников на два отряда. Он тут же послал один из них на разведку к Мазаре, другой – к Галикиям.
Варий ожидал, что власти этих двух больших городов не замедлят послать против восставших отряды наемников и ополченцев. Если бы это произошло, он намеревался действовать точно так же, как в свое время поступил Минуций, поодиночке разгромивший отряды из Свессул, Ацерр и Капуи.
Однако в Мазаре и Галикиях перетрусившие проагоры ничего не стали предпринимать против мятежных рабов. Первые слухи о них были необычайно раздуты: количество восставших исчислялось многими сотнями и даже тысячами, а гарнизоны этих двух городов насчитывали в общей сложности не более четырехсот греческих наемников, предназначенных только для несения службы по охране общественного порядка внутри
