от волнения, воскликнул он, чувствуя, как кипуче застилаются влагой и горячеют глаза.
— Ну ладно, лейтенант, спокойней, спокойней, — смягчившимся голосом сочувственно произнес старший лейтенант. — Мои ведь тоже не из железа…
И внезапно, снова свирепея, закричал:
— Да ты что мне здесь, слезу собираешься пустить? Сказано тебе — уходи!.. Ясно? Кто здесь старший? Выполняй!
— Сумку бы только достать, — уже не переча своему преемнику, попросил Широнин. Его полевая сумка осталась под обрушенной стеной.
— Ладно, после войны найдем! — отмахнулся рукой старший лейтенант и обернулся к красноармейцу:
— Пирожков, ты ранен?
— В правую руку, товарищ старший лейтенант, но стрелять еще мог бы.
— Без тебя обойдемся. Вместе с лейтенантом сейчас же на медпункт. Слышишь? Вместе.
— Иначе нельзя, товарищ старший лейтенант. Он ведь сам и до насыпи не дойдет.
— Ну быстро, быстро.
Старший лейтенант торопил. Далеко впереди весь склон Касьянова Яра зачернел от передвигавшейся вражеской пехоты — подкрепления подходили и к атакующим.
Широнин с трудом поднялся. Ступить на правую ногу он не мог. Пирожков закинул руку лейтенанта к себе на плечо, обхватил его за пояс своей левой.
— Как-нибудь дойдем… Нам бы только через насыпь перейти.
По размякшему, скользкому склону насыпи пришлось перебираться и ползком, и на четвереньках. Тут уж Пирожков, обессиленный и сам, помочь почти ничем не мог. Только поднявшись чуть выше, подавал руку Широнину, подтягивал его. На той стороне насыпи утомленно опустился на снег. А позади — отдаленные насыпью, все еще слышались сердитые покрикивания старшего лейтенанта…
— Луценко, эй, Луценко, ты что же ворон ловишь? Выдвигайся с пулеметом вперед. Сомов, тебе я говорю или нет? Переходи в окоп Луценко. Приготовить гранаты!..
Пирожков обернулся к Широнину.
— Пошли дальше, товарищ лейтенант?..
— Нет, Пирожков, так, видно, дела не будет, — проговорил Петр Николаевич, понимая, насколько тяжелокрасноармейцу. — Ты и сам еле идешь. Надо что-то другое придумать.
После минутного размышления он снял ремень, приложил автомат прикладом вниз к ноге и стал туго привязывать его ремнем.
— Что это вы, товарищ лейтенант? — удивился красноармеец.
— Полевой протез… Патент заявлен, — нашел в себе силы пошутить Петр Николаевич. — Помоги только встать.
Поднявшись, Широнин даже с неким победоносным торжеством взглянул на Пирожкова.
— А, что скажешь? Ведь неплохо получилось?
Автомат был отпущен вершка на два ниже ноги, и теперь можно было и не становиться на землю раздробленной пятой.
Ковыляя, делая частые остановки, Широнин и Пирожков вошли в село. Обстрел Тарановки не утихал. Гитлеровцы продолжали рваться к востоку по всем дорогам. Канонада не прекращалась и севернее села, где, как знал Широнин со слов Билютина, принимала свое боевое крещение недавно сформированная чехословацкая часть. Ни там, в районе Соколова, ни здесь, у тарановских взгорьев, гитлеровцам не удалось добиться никакого успеха. И, видимо, на всех участках боя возникло то положение, при котором обе стороны собирают силы для решающей схватки.
Раненым предстояло сворачивать вправо, в переулок, в конце которого в одной из хат размещался медпункт. Широнин у переулка остановился и, схватившись рукой за изгородь, долго смотрел в сторону площади перед школой, где позавчера был КП полка. Сейчас только изредка через площадь перебегали красноармейцы. Но вот на площади появилась, правда, небольшая, но шедшая строем группа солдат. Идущие впереди несли какой-то длинный, покачивающийся над головами свиток. Вверху над нимчто-то огнисто блеснуло… «Знамя, — в ту же минуту догадался Широнин. — Знамя полка!» Куда его могли нести? Может быть, не захотели оставить в обстреливаемом селе и нашли укрытие где-либо в стороне? Или, наоборот, Билютин решил вынести эту святыню полка в его боевые порядки, чтобы перед новой, нещадно суровой битвой окрылить дух гвардейцев.
Широнин, придерживаясь рукой за жердь изгороди, долго ловил взором отдаляющиеся золотистые блестки знаменного копья…
XXXII
Третий месяц Петр Николаевич лежал в госпитале в большом городе. Списался с семьей, с частью, и теперь чуть ли не каждый день получал оттуда весточки. Первые письма от жены были полны тревоги и отчаяния. Галина Федоровна никак не хотела верить, что ей пишет он сам.
«Петя, заклинаю тебя детьми, — взывала она, — сообщи правду, насколько тяжело ты ранен, какие надежды. Ведь я вижу, что пишет кто-то другой, и представляю себе бог знает что. Честное слово, не выдержу, приеду».
Жена написала письмо даже начальнику госпиталя стой же просьбой сообщить ей «всю, всю правду, как бы тяжела она ни была». Начальник госпиталя, пожилая приветливая москвичка в звании полковника медицинской службы, вызвала Широнина к себе.
— Послушайте, лейтенант, что вы никак не можете успокоить жену? Она вот-вот и в самом деле явится сюда. А к чему ей ехать за тысячу верст. Ведь лечение проходит нормально, и скоро вы будете дома.
Широнин развел руками.
— Что же поделаешь, товарищ полковник, не верит она мне… А все из-за почерка.
— Вот и она пишет о почерке, что якобы не ваш… Что там у вас за почерк такой знаменитый был?
Петр Николаевич не без гордости усмехнулся.
— Да меня из-за почерка даже в Москву до войны вызывали. Составлять прописи для школ. Ну, а теперь, сами понимаете, изменился… — Широнин приподнял руку, просторный рукав госпитального халата откинулся, открыл выше запястья длинный — до самого локтя — рубец.
Только после письма начальника госпиталя жена несколько успокоилась.
Получил Широнин и письмо из части, от Пахомова. Петр Николаевич сразу же по прибытии в госпиталь просил замполита сообщить, остался ли кто-либо из первого взвода жив. Но Пахомов не мог точно ответить. Он объяснил, что их полк под Тарановкой в ходе боя был сменен другой подошедшей на подкрепление частью и оставшиеся раненые могли попасть в другой медсанбат. Никто из них пока не отозвался.
— Желаю тебе быстрейшего выздоровления, Петр Николаевич, — заканчивал Пахомов свое письмо. — Лечись, читай газеты, указы… Твой первый взвод не забудут.
Слово указы было дважды подчеркнуто.
В городе размещалось много эвакуированных правительственных учреждений. Газеты сюда доставлялись из Москвы самолетом. В палату, где лежал Широнин, приносили во второй половине дня «Правду». Петр Николаевич развертывал газету и, вспоминая слова Пахомова, невольно первым делом обращал внимание на указы о награждении орденами и медалями. «Твой первый взвод не забудут…» Неужели не встретятся ставшие такими близкими, такими на всю жизнь памятными фамилии?
Прошел и первомайский праздник, а знакомых имен на страницах газет пока не было. А между тем, читая первомайский приказ Верховного Главнокомандующего, Широнин, как никогда, отчетливо понял смысл тех ожесточенных боев, какие в начале марта велись под Харьковом. В приказе говорилось о провале авантюристической попытки гитлеровцев окружить наши войска под
