в глаза грим, показавшийся ему отвратительным. Изображая в начальных эпизодах конюха, Оливье с присущей ему страстью к правдоподобию придал себе весьма неопрятный вид. Недостаточно выразительный для сцены, его грим был чересчур утрирован для увеличивающих линз кинокамеры — посмотрев первые метры пленки, он сам вынужден был это признать. Его игру тоже следовало приглушить, сделать менее театральной и более тонкой. На самом деле, снявшись в пятнадцати фильмах, Оливье еще не научился уважать кино и верить, что это — самостоятельное искусство, нередко требующее от актера иных приемов, чем сцена, по необходимости все являющее в увеличенном размере. Только теперь он начал довольно болезненно усваивать этот урок.
Несколько дней спустя он заканчивал эпизод, в котором Хитклиф рукой разбивает окно (сделанное из сахара). Руке придали израненный, окровавленный вид, и он ждал, чтобы Флора Робсон (Эллен) открыла ему кухонную дверь. В это время вновь появился Голдвин. Оливье на самом деле выглядел скверно и, во избежание полного разрыва, известный своим эгоцентризмом продюсер обратился к нему с редкостным дружелюбием: “Как вы себя чувствуете? — поинтересовался он. — Наверное, очень больно? Эта болячка, насколько я знаю, — мучительная вешь!” Так было заключено весьма натянутое перемирие.
Еше хуже размолвок с партнершей и продюсером были изначальные распри с режиссером. Оливье не встречал постановщика, подобного Уайлеру. Джед Харрис мог быть исключительно жесток и несправедлив. Бэзил Дин мог превращаться в солдафона. Но они по крайней мере формулировали определенные требования. Уайлер являл собой нечто иное: этот сверхтребовательный распорядитель бесконечно добивался совершенства, никак не указывая на средства его достижения.
Актер Дэвид Нивен вспоминал: «Вилли не щадил никого. Несколько раз он доводил женщин до слез и без видимой причины вмешивался в игру Оливье.
После того как самому талантливому и вдумчивому из участников пришлось двадцать или тридцать раз подряд сыграть одну и ту же сцену без всяких конкретных указаний на то, что именно надо изменить, Оливье в конце концов набросился на Уайлера.
“Слушайте, Вилли, я сыграл уже тридцать раз — и каждый раз я играл по-другому. Вы просто должны мне что-то сказать. Что вы хотите, чтобы я сделал?
Уайлер надолго задумался:
“Сыграли… сыграли лучше!“»
Не удивительно, что Оливье выходил из себя. Однако, оценив в конце концов блестящий талант Уайлере, он воздал ему должное пять лет спустя, пригласив поставить свою экранизацию “Генриха V”.
Благодаря “Грозовому перевалу” Оливье превратился в кинозвезду с мировым именем. Он стал представлять интерес и с кассовой точки зрения. Однако главное заключалось не в том, что фильм выдвинул его в первые ряды звезд экрана, а в том, что он кардинально изменил отношение Оливье к кино. Много лет спустя ом пояснил, чем обязан Уайлеру. «Сейчас мне ясно, что я относился к кинематографу как сноб. К счастью — хотя в то время это казалось величайшим несчастьем, — я попал в фильм, который ставил Уильям Уайлер, в “Грозовой перевал”. Он был чудовищем. Он был грубияном. Когда в какой-нибудь трудной и изнурительной сцене я делал невозможное, он решал, что это никуда не годится, и требовал все повторить. Сначала мы были на ножах. Когда каждый потерял чувствительность к ударам другого, мы стали друзьями. Я увидел, что кино — самостоятельный вид искусства и что надо это понять и учиться скромно и без предвзятых мнений, — только тогда можно работать в нем. Я понял, что экран может поставить себе на службу все самое передовое. Это было для меня новое средство сообщения, новый язык. Именно от Уайлера я воспринял простую мысль: если делать правильно, можно сделать все что угодно. Если бы не эта его позиция, вряд ли я снял бы “Генриха V” пять лет спустя».
Мисс Оберон тоже вспоминает “Грозовой перевал” с гордостью, вытеснившей былую горечь: “Интересно оглянуться назад, сознавая, что мы были свидетелями того, как выдающийся актер театра находит себя в кино, пусть от его болезни роста немного страдали все. Хотя в то время мне было всего двадцать два года, на меня смотрели как на старуху, так как играла я преимущественно в кино. Достижения Ларри вошли в анналы истории кинематографа. Сам фильм удостоился чести попасть в архивы Библиотеки конгресса правительства Соединенных Штатов”.
Во время работы над “Грозовым перевалом” Оливье вовсе не приходило в голову, что на его кинематографическом пути это будет самый мощный рывок вперед. Письма, которые он чуть ли не ежедневно писал Вивьен Ли, полны тоски и душевной боли. Она в это время готовилась в Лондоне к возобновлению “Сна в летнюю ночь”. Спустя неделю после расставания оба уже отчаянно жалели о решении разлучиться на три месяца ради профессиональных интересов; а получать в течение трех недель свидетельства его растущего отчаяния оказалось для Вивьен выше ее сил. Повинуясь внезапному порыву, она заказала билет на “Куин Мэри”, а потом на перелет из Нью-Йорка в Лос-Анджелес. Вскоре начинались репетиции в “Олд Вике”, и на пребывание в Голливуде у Вивьен оставалось всего пять дней. С ее точки зрения, ради этого стоило потратить и силы, и деньги.
В своих романтических фантазиях она представляла, как в момент ее появления Мерл Оберон внезапно прервет съемки и она займет ее место. При этом она прекрасно понимала, что в действительности на это не приходится рассчитывать. Однако Вивьен лелеяла еще более безумную мечту — каким-то образом получить-таки роль Скарлетт О’Хара, о которой она думала не переставая в течение последних полутора лет. В поездке она бог знает в который раз перечитала “Унесенные ветром”. Это уже напоминало самоистязание.
Прошло почти два с половиной года с тех пор, как независимый продюсер Дэвид О. Селзник не без колебаний заплатил 50 тысяч долларов за право экранизации “Унесенных ветром”, отдав рекордную для романа начинающего автора сумму; риск не замедлил себя оправдать, так как книга стала бестселлером. Однако до сих пор не был снят ни единый кадр; после двух лет шумихи “поиски Скарлетт”, проводившиеся в общенациональном масштабе, так и не дали главной героини. В течение долгого времени Селзник распространял слух, будто на роль выберут неизвестную актрису; новые лица пробовались буквально сотнями. Сейчас уже никто в это не верил. Роль была не под силу новичку. Не оставалось сомнений, что играть будет знаменитость, и в качестве таковой называли по меньшей мере дюжину актрис, куда более прославленных, чем Вивьен.
В свое время, еще до приобретения экранных прав, Селзник назвал Джоан Кроуфорд. Норма Ширер — первый официально провозглашенный кандидат — не проявила к роли
