меня обманули?
— Да, — просто ответил Ольг. — Я хотел, чтобы ты здесь осталась, в моем доме. Оттого и велел Марко сказать про то, что твою избушку сожгли. Но все запасы отрок привез, мало ли, что в жизни бывает. Видишь, пригодились же. И не зря я тебя удержал, так нужно было.
— Скотина, — процедила Марика, поднимаясь с лавки. Гнев, давший ей прилив сил, иссяк, и теперь она желала только одного: не упасть на пол при нем. И не расплакаться.
Обманщик!
Она и забыла, каким он может быть хитрым, желая что-то заполучить!
Мысли путались, слова нужные не находились. Она, опершись на Марфу, только кинула княжичу: “Травы сбереги, чтобы никто не поломал, как в прошлый раз”, и побрела, едва передвигая ноги, в свою комнатенку. Там, кажется, ее переодели в чистую рубаху и даже косы переплели, она едва соображала, что происходит.
— Чудно это, никогда такого не видела, — в полусне слышалось ворчание Марфы. — Что волосы седеют, это бывает. Но чтобы среди седины золотые пряди появлялись — диво дивное. Одно слово: ведьма.
Спать было жарко, словно к печке прижималась раскаленной. Ночью глаза открыла, попыталась скинуть тяжелое одеяло, да поняла, что не одна на постели. Рядом спал Ольг, обнаженный… до пояса, она на ощупь проверила. Неужто во сне к этому негоднику прибежала? Вот позорище-то! Огляделась, понимая, что нет, это он к ней пришел и рядом уснул.
Вот что ему от нее нужно, этому сильному и умному мужчине? Она ведь знает, что уродлива, что стара, что страшна как ночь в лесу. А прицепился ведь как репей, не отпускает, ходит за ней. Про избушку наврал, чтобы только она рядом с ним осталась. Неужели и в самом деле что-то разглядел? И полюбил?
Да как можно старое и уродливое полюбить, будь оно хоть сто раз добрым и умным внутри? Марика когда-то не смогла, Зимогор как мужчина был ей противен. Как человек и учитель он был хорошим, светлым, ни разу ее не обидел, но представить его рядом без содрогания она не могла. А Ольг вот рядом лежал и обнимал ее. И его вообще ничего не смущало.
А может, мужчины просто лучше женщин? Смелее, честнее и мудрее?
Луч лунного света тихо крался по стене, а Марика никак не могла понять, зачем она здесь? За какие добрые дела рядом с ней такой мужчина, чем она это заслужила?
24-2
— И чем я это заслужил, скажи на милость? — ворчал Ольг, мрачно рассматривая сопливую Варьку, вяло съежившуюся у Сельвы на руках. — Я так надеялся, что к нам в дом болезнь не придет!
— Это все ведьма, — зло пробормотал Ермол откуда-то из угла и зашелся кашлем. — Как она в доме нашем появилась, так все наперекосяк пошло. Не удивлюсь, если она на город мор и навела.
— Язык придержи, — одернул его Ольг. — Еще раз услышу подобные речи — прикажу на конюшне пороть. Марика, что ты скажешь?
— Это не красная язва, — тихо сказала ведьма. — Какая-то другая болезнь. А не чувствую смерти. А от красной язвы умирают многие. Невозможно, чтобы в одном доме люди умирали, а в другом нет. С Варей все хорошо будет, главное, вовремя заметили. Отвар от кашля я сделаю, укрепляющие травы добавлю. Да обязательно надо ее кормить, пусть даже силою. Голод с болезнью под руку всегда ходят. Бульона куриного сварите, есть ведь у нас куры?
— Найдем, — коротко ответила Марфа.
Ольг выглядел задумчивым и мрачным.
— Ты столько говоришь про этот бульон… — взглянул он на Марику, ероша волосы рукой. — Я вот все думаю, почему болезнь началась с рыбной слободы и черного окрая? Не потому ли, что там вечно голодные люди, у которых просто не было сил бороться с хворью? Ведь в богатых домах, где дети румяны и сыты, люди выздоравливают легко, а нищие умирают.
— И что ты предлагаешь? — уточнила Марика, которая первым делом подумала бы о проклятье, что на бедноту кем-то наслано. Ну и о том, что люди живут в грязи и тесноте.
— Кормить их.
Все присутствующие вытаращили глаза в изумлении.
— Что, всех? — прохрипел сдавленно старик Ермол. — Да ты все же рехнулся, добрый молодец!
— Это мои люди. Пусть я не князь Бергорода, но все они — мой народ. Кому, как не мне, о них позаботиться?
— Если они работать не хотят, пусть дохнут!
— Для чего мне сундуки с золотом? — не слушал его Ольг. — На тот свет я их не унесу.
— Потомкам оставить.
— Хорошо, Варьке приданое отложу, трогать не буду. Никитка! Хэй, Никитка! Позовите кто-нибудь этого дармоеда!
Марика с волнением наблюдала за лицами домочадцев. Ермол плевался и злобно что-то бормотал, а потом и вовсе выскочил с кухни, как пробка из бочки хмельного пива. Кухарка тихо сидела в уголке, она была в доме человек новый и старалась ни во что не лезть. Ей хорошо платили, не били и не ругали особо, больше хвалили даже, на княжича она смотрела с еле скрываемым восхищением.
По невозмутимому лицу Сельвы и ее черным узким глазам вообще невозможно было что-то понять. Марфа молчала и хмурилась, Варька тихо сопела на руках степнячки.
Ведьма покачала головой и кинула нужные травы в закипевшую уже воду. Ей тоже было жалко золота, Ольгу ведь оно не с неба упало, но она чуяла, что пара чашек крепкого бульона могут спасти жизнь какому-то больному малышу, а потому не возражала. Она и сама готова была до последней капли силы отдать себя, выпотрошить свои драгоценные запасы до последней травинки. Если золотом можно спасти человеческую жизнь, то так тому и быть.
Примчался Никитка, горестно завыл и вцепился в черные кудри, услышав Ольгов приказ: скупить все мясо у мясников и варить похлебку для бедняков. Но возражать не посмел, более того, Марике показалось, что и выл-то он только для вида, а сам был только рад.
— Я могу варить похлебку, — вдруг сказала Сельва, передавая вялую девочку Марике. — У нас и котел большой есть. Разведем огонь посреди двора, поставим степной очаг. Нам не привыкать. А Марика, может, трав каких кинет и заговор прочитает, можно ведь так? И лепешки еще печь будем, каждый из моего десятка готов помочь.
