выбора. Все это время с нами была Гретхен. А полночь уже близко.
Она
не почувствовала удара, а просто погрузилась во тьму, как в омут, словно она тонула и черная вода заполняла ее. Наверху маячило красное пятно, и чем ближе она оказывалась к нему, тем становилось больнее. Темнота была мягкой и сияющей, как ночные облака, как иссиня-черные крылья взлетающих птиц, как дно океана, как черная бархатная подушечка, на которой лежит бриллиантовое кольцо. Темнота была такой же черной, как ее спящее сознание.
Она тянулась к зыбкому, колеблющемуся красному свечению, она стремилась выплыть, боролась с темнотой, а та пыталась поглотить ее, как тонущий алмаз, обвивалась слепыми щупальцами вокруг ног и мягко тянула вниз, окружала тихим карканьем черных птиц и уносила в иссиня-черное небо. Но каждый раз, когда она готова была раствориться в этой обманчивой мягкой тьме, она слышала крики Шарлотты. Затем звук удара — и крики прекратились.
Потом еще один звук — стон; не похоже, чтобы стонала Шарлотта или кто-то другой. Значит, это она сама? Во рту ворочался мертвый язык, словно дохлая птица с иссиня-черными крыльями. Шум продолжался, перейдя в бульканье, затем еще один глухой удар, от которого у нее дрогнули веки. Она попыталась сконцентрироваться и ощутила кончиками пальцев бетонный пол. Он был скользкий, горячий и красный. Она физически ощущала красноту, которая жалила кончики пальцев. А может, она ощущала запах, острый запах, чистый и грязный одновременно. Запах выбитого зуба и вкус, теплый вкус наэлектризованного металла.
Она попыталась отдернуть пальцы, но всех птиц сбили в воздухе, и теперь она состояла из птичьих трупиков, ее мертвые птичьи пальцы неподвижно лежали в наэлектризованной красной луже, пахнущей выбитыми зубами. А потом она услышала слова молебна, молитвы. Их произносил голос, который она хорошо знала, голос Джона Дэвида, только слова были злые. Может, их говорил сам Бог; может, именно Бог и злился.
— Маленькая засранка. Проклятая маленькая засранка. — Слова повторялись снова и снова.
Мертвая птица у нее во рту дернулась, и она поняла, что до сих пор жива. Ей хотелось кричать, но она крепко сжала зубы.
— Что же делать? Что же делать? Что же делать?
Шаги по лестнице — отступают вверх, удаляются, стихают. Он вознесся на небо: откатил камень от входа в пещеру и теперь поднимается по подвальной лестнице прямо в небеса.
Она открыла глаза.
В четырех футах перед ней вверх ногами лежала Шарлота; ее глаза были полны крови.
Она посмотрела в перевернутые глаза Шарлотты. В них застыло неведомое ей знание.
Шарлотта пыталась ей что-то сказать. Шарлотта была храброй, была умной. Она даже стащила маленькое зловещее лезвие из мусорного ведра Джона Дэвида, чтобы разрезать скотч, которым ее обмотали.
Нет, лезвие украла Джули.
Шарлотта не смотрела ей в глаза. Ее взгляд застыл на правой руке Джули, скрюченной в дюйме от лица. Шарлотта смотрела на вещь, лежащую у Джули под ладонью и впившуюся в палец острой гранью. Маленькое зловещее лезвие. Когда она пошевелила рукой, оно выпало на пол. Но вот в лицо повеяла струя прохладного воздуха. Ощущение нечеткое, размытое, но, безусловно, ветерок проник сюда снаружи. Кончики пальцев скользили в крови, которая уже остыла и сейчас была едва ли теплее воздуха. Окровавленные пальцы сомкнулись на лезвии.
На лестнице появились ноги, потом показался топор, болтающийся в опущенной руке.
На мгновение она снова зажмурилась. Просто чтобы вспомнить, как жила раньше, когда не знала, что Шарлотта умрет, а она будет следующей.
Из угла неожиданно донесся звук рвоты. Она открыла глаза и увидела, что Джон Дэвид стоит на коленях, отвернувшись от нее и Шарлотты, но не молится. Рвотные массы медленно текли от колен Джона Дэвида к тому месту, где была кровь, где лежала она.
Прежде чем вонючая лужа достигла ее, она вскочила на ноги, не понимая, как ей это удалось: она словно собрала себя по кирпичикам, голову водрузила на туловище, а туловище — на ноги. И вот она уже стоит, возвышаясь над Шарлоттой, похожей на сломанную куклу, и сгорбленной фигурой Джона Дэвида, стонущего в углу. Он сплюнул, снова застонал и охнул, тяжело дыша. Внезапно ее накрыла волна головокружения, зрение затуманилось красным маревом, испещренным плавающими сине-черными точками и грозящим подняться и заполнить ее, как дым. Она выставила босую ногу, чтобы удержать равновесие, и шорох заставил растерявшегося Джона Дэвида крутануться на коленях, одна его рука все еще лежала на рукояти топора, а нога уже оперлась на пол, помогая встать. Но когда он поднял другую ногу, каблук ботинка угодил в змеящийся след рвоты; нога вывернулась, как у русского танцора, и Джон Дэвид тяжело приземлился на руку, все еще державшую топор, да так сильно, что его крупное тело зажало пальцы между рукояткой топора и полом, и он взвыл от боли.
Она стояла, держа лезвие бритвы перед собой, но, когда Джон Дэвид пополз к ней по скользкому от крови и рвоты полу, вскрикнула и ринулась вверх по узкой лестнице — не совсем на четвереньках, потому что все еще сжимала бритву в левой руке, но почти, используя руки, как в то далекое время, когда она ползала на четвереньках, держа нечто более безобидное и приятное, чем лезвие бритвы, хотя та была бесполезна против равнодушной жестокости топора. Ее колени, все ее тело были скользкими от крови.
— Эсфирь! Эсфирь! — кричал он сзади и снизу, но насколько далеко? — Эсфирь, вернись! Я не причиню тебе вреда!
Она была уже на середине лестницы, а он — еще в самом низу. Она сверху посмотрела на него, такого маленького и незначительного, и увидела, что на макушке у него начинает появляться лысина. Раньше она ни разу не смотрела на него сверху.
— Эсфирь! — снова закричал он, но рука его все еще сжимала топор, который он теперь поднял на уровень головы. Голос стал вкрадчивым. — Я не хотел сделать тебе больно, Эсфирь. Шарлотта была плохая. Я только вырубил тебя, чтобы ты не видела.
— Меня зовут не Эсфирь! — крикнула она, но крик прозвучал как шепот.
— Нет, — согласился он.
Это ее потрясло.
— Ты — Руфь, ибо ты многое пережила.
Она замерла.
— Руфь, — сказал он, — ты прошла испытание. Принесла кровавую жертву. — Его голос утратил исступленность и стал успокаивающим, медовым. — Ты поступила правильно, Руфь. Она пыталась убежать, но ты остановила ее. Теперь мы снова можем быть счастливой семьей, только ты и я. Ты звала на помощь. Она пыталась одолеть тебя, и ты позвала
