кончилась, мам.
Зимой оно тяжелее, Марейд.
Она кивнула.
Пойду помогу Джеймсу в курятнике. Подышу. Она стукнула ногой по гофрированному железу, прикрученному к курятнику — грубой деревянной постройке. Дверь была примотана к камню синей веревкой.
Тебе помочь, Джеймс?
Я почти закончил.
Потом пойдешь рисовать?
Не-а. Почитаю.
А чего к мистеру Ллойду не идешь?
Я ему сейчас мешаю.
Как так?
Без понятия. Подожду, пока он пойдет назад в будку.
А чем он занят?
Не знаю, мам. Он мне не говорит.
А зачем ему большой холст?
Без понятия.
А тебе никогда не хотелось за ним подглядывать? Чем он там занят.
Он тогда меня выгонит.
Он тебе свои работы показывает?
Иногда. Я видел твои портреты, карандашом и углем.
Где я лежу?
Он рассмеялся.
Ты спишь, мам. «Спящая молодая женщина». Помнишь? Как у Рембрандта.
Она опустила глаза.
Ты ж стоя-то не спишь, мам.
Она засмеялась.
Я немножко лошадь, Джеймс.
Может быть.
И как они, ничего?
Да. Отличные.
Он вышел из курятника, отдал ей два яйца.
Вот, ты пропустила.
Спасибо.
Они вместе зашагали к дому. Джеймс указал на лодку у горизонта.
Возвращаются.
Хорошо, что есть жаркое из кроликов, Джеймс.
Интересно, купил ли Михал холст.
Пойду чайник поставлю. А ты скажи мистеру
Ллойду.
А Джей-Пи сказать?
Марейд передернула плечами.
Он и так придет.
Михал и Франсис положили свернутый холст в оберточной бумаге на стол. Он шмякнулся увесисто.
Ты этой штуковиной стол сломаешь, сказала
Бан И Нил.
Франсис прислонил к шкафу длинные рейки.
А сам он где? — спросил Михал.
В коттедже нет, сказал Джеймс.
Я видел, как он уходил, сказал Массон. Примерно полчаса назад.
Видимо, погулять пошел, сказал Джеймс.
Ну, подождем.
А я думаю, надо открыть, сказала Бан И Нил. Не, мам, нельзя.
Мы имеем право знать, что привезли на остров,
Марейд.
Мам, это ж его вещь.
А остров наш. Дом мой. Я имею право знать, что происходит.
Нельзя так, мам.
Массон погладил Марейд по предплечью.
Пусть мама делает, как считает нужным.
Она всегда так, сказала Марейд.
Франсис начал разворачивать бумагу.
У вас липкая лента есть? — спросил он.
Бечевкой завяжем, сказала Бан И Нил.
Франсис взрезал ленту ножом, сложил оберточную бумагу.
Поглядывай, что там снаружи, Джеймс.
Он не скоро вернется.
Холст был серовато-бежевый, много-много слоев свернутой ткани.
Ну и здоровый, сказала Марейд.
А он для чего? — спросила Бан И Нил.
Бан И Нил и Франсис одновременно, не сговариваясь, подняли холст и развернули, расправили во всю длину, умолкли, увидев, что он протянулся от очага до двери.
Джеймс, сказал Франсис, что ты об этом знаешь?
Ничего.
Мне это не нравится, сказал Франсис.
Мне тоже, сказала Бан И Нил.
Подумаешь, кусок тряпки, сказал Михал.
Зря ты ему это привез, сказала Бан И Нил.
Михал вздохнул, сложил на груди руки.
И его ты сюда зря привез, Михал. С этим его английским и рисованием.
Да ладно тебе, женщина.
Нет, не ладно, ты во всем виноват.
Кусок тряпки, Айна, по которому размажут краску.
Кусок?
Михал рассмеялся.
Ну ладно, сказал он. Кусище.
Для чего он, Михал?
Я не больше твоего знаю, Айна.
Ты наверняка что-то знаешь, Марейд.
Откуда мне знать, Франсис?
У тебя есть эта книга. С голыми женщинами.
И что?
С чего это ты вдруг заинтересовалась голыми женщинами?
Это искусство, Франсис.
Нам тут такого не надо.
Ты это папе римскому скажи. У него полон дворец картин.
Там женщины не голые.
Зато ангелы голые, Франсис.
Франсис уронил свой конец холста на пол. Указал на Джеймса.
Ты наверняка что-то знаешь.
Джеймс пожал плечами.
Ничего я не знаю.
Марейд с помощью Михала снова свернула холст.
Да какая вообще разница? — спросила она. Он скоро уедет, и все опять будет нормально.
Ага, жди, сказала Бан И Нил. Я уж и не помню, что значит нормально.
Они снова завернули холст в оберточную бумагу, заклеили, перевязали белой бечевкой.
Вот и хорошо, сказал Михал. Прямо как было.
Он догадается, сказал Джеймс. Он подмечает все мелочи.
Франсис фыркнул.
Да ты ему и сам скажешь, Джеймс. Прислужник. Джеймс вышел и сел снаружи на изгородь, дожидаясь возвращения Ллойда.
Вам холст привезли, сказал он.
Отлично. Спасибо, Джеймс.
Очень большой.
Вы его распаковали?
Да.
Я так и думал.
Но Михал все обратно запаковал. Вы б и не за метили.
Если б ты мне не сказал.
Верно.
Интересно, а зачем сказал?
Не знаю.
Принесешь мне его, ладно? Я пойду в мастерскую.
Джеймс вернулся в кухню, забрал холст. Франсис медленно захлопал в ладоши.
Экий прислужник старательный.
Джеймс вошел в мастерскую с холстом — кровь пульсировала в висках, под мышками скапливался пот. Сбросил холст на стол, принес деревянные рейки и встал рядом с художником — они оба разглядывали работу Ллойда на мольберте.
Море уже лучше, сказал Джеймс.
Спасибо.
Светится изнутри.
Потому что ты меня научил, Джеймс.
Похоже на то, мистер Ллойд.
Как я уже говорил, Джеймс, глаз у тебя зоркий.
Зорче вашего?
Ллойд улыбнулся.
Может быть. Когда стараешься.
Джеймс рассмеялся.
И когда кисти мою, мистер Ллойд.
Да, Джеймс. И колпачки на красках завинчиваешь.
И пол подметаю. Это я помню.
Ллойд взъерошил мальчику волосы.
Снимай бумагу, Джеймс. Посмотрим на холст. Они расстелили его на полу.
То что надо, сказал Ллойд.
Потер краешек между пальцами.
Уже левкасом покрыт.
Джеймс пожал плечами.
Вам больше времени на работу останется, мистер Ллойд.
После ужина сделаем подрамник.
После чая, если по-нашему, сказал Джеймс.
Ллойд улыбнулся.
После чая, Джеймс.
Ллойд сложил оберточную бумагу, свернул бечевку и снова взялся за работу, а Джеймс тихонько, незаметно встал на колени перед своим стулом-мольбертом и продолжил работать над «Мпа па heireапп», тишина окутала мастерскую, коттедж, соседний коттедж, где Массон вернулся к работе, писал синими чернилами, под рукой — чашка горячего кофе, такое счастье после бесконечного чая, после перепалок на кухне, спрятался среди книг и карандашей, как прятался в детстве, у себя в спальне среди книг и карандашей, от отца, от мамы, в уютной тишине своей комнаты, один за своим письменным столом, в компании учебников французского, английского, классической литературы, философии. Иногда—латыни. И даже греческого. Но только не арабского. В школе никогда не говорили про арабский, про Алжир, про жизнь в Алжире, так что тексты учителя-алжирца я откладывал в сторону: вырезки из газет, отрывки из Корана, политические и религиозные трактаты, которые для меня ничего не значили, потому что я
