четырех- или пятимесячный период, описанный в книге "Down and Out", в течение которого он в компании Бориса пережил несколько недель откровенной нищеты, прежде чем устроился на работу в один из больших парижских отелей (возможно, в "Lotti" на улице Кастильоне или в "Crillon" на площади Согласия) и в конце концов был принят в штат недавно открывшегося ресторана под названием "Auberge de Jehan Cotard". Первое, что следует сказать о мемуарах Оруэлла о его жизни на хлебном месте, - это потрясающая достоверность. Таков темп повествования и палящее чувство убежденности, которое сопровождает его рассказы о коренной парижской жизни, что вы верите всему, что он вам говорит, начиная с того, как плевок полуголодного человека становится более мучнистым по консистенции, и заканчивая взглядом с высоты червивого глаза на то, как на самом деле готовят еду, представленную платящим клиентам: художник Адриан Дейнтри, рекомендуя книгу друзьям, добавил оговорку: "Вы никогда больше не будете наслаждаться картофелем соте после того, как услышите, как его готовят в ресторанах".
Никто не может прочитать рассказ Оруэлла о жизни под лестницей в "Отеле X" - альтернативном и почти брейгелевском мире, кипящем за байковыми ширмами, разделяющими обедающих и прислугу, - или не требующий особых затрат репортаж из Auberge de Jehan Cotard, где первым зрелищем, ожидающим персонал, когда они приходят на работу, является пара крыс на своих горбах, грызущих остатки ветчины, а вечерняя смена сопровождается ночным кризисом толстого повара, не веря, что он был там, в углу комнаты, когда происходили описываемые им события. Это ощущение - что человек присутствует при упражнении в киноверити, лишенном украшений и расчетов - подтверждается пометками, которые Оруэлл сделал на полях экземпляра "Down and Out", подаренного им Бренде Салкелд. Борис "такой, каким его описали". Рассказ о посещении коммунистического тайного общества ("маленькая, обшарпанная комната... с пропагандистскими плакатами на русском языке и огромной, грубой фотографией Ленина, прикрепленной к стенам") помечен как "Все произошло точно так, как описано". О лишениях, связанных с отсутствием пищи в течение трех дней, Оруэлл пишет: "Все так и было". Аналогично, условия в отеле "Х", "огромном грандиозном месте с классическим фасадом и с одной стороны маленьким темным проемом, похожим на крысиную нору, который был служебным входом", "все было так точно, как я мог сделать".
Один или два других его комментария несколько более двусмысленны. Например, описание отеля "Икс" - "все настолько точно, насколько я смог это сделать", однако начало третьей главы, в которой описывается опыт откровенной нищеты - попытка купить килограмм картофеля, отказ продавца дать бельгийский франк и позорное бегство - предваряется словами "последующие главы не совсем автобиография, но взяты из того, что я видел". Намек на то, что некоторые материалы "Down and Out" были хоть в малой степени проработаны, подтверждается предисловием, которое Оруэлл написал для французского издания в 1934 году. Ничто не было преувеличено, уверяет он читателей, кроме естественного процесса отбора. В любом случае, "все, что я описал, действительно имело место в то или иное время". С другой стороны, персонажи, хотя и являются личностями, "задуманы скорее как репрезентативные типы". И здесь читатель может заподозрить, что доселе чистый поток стал мутноватым. В конце концов, "репрезентативные типы" требуют тщательного обращения, чтобы сделать их репрезентативными. И если это достоверный рассказ о приключениях Оруэлла в Париже осенью 1929 года, то зачем нужна такая ловкость рук?
Ничто не указывает на то, что процедурное обрамление "Down and Out" представляет собой нечто большее, чем легкое управление сценой, которое практикуют большинство автобиографов, даже не осознавая, что трюк уже разыгран. В то же время, здесь происходит несколько других метатекстовых игр, одна из которых - опора книги на определенный тип французской или англо-французской литературы, с которой Оруэлл, похоже, был хорошо знаком. Например, в его рассказе о хаосе, царящем внизу, в отеле "Икс", когда начинается обеденный переполох, есть момент, когда он почти с тоской замечает: "Хотел бы я хоть ненадолго стать Золя, чтобы описать этот обеденный час". Если Золя - Золя из "Ассомуара" (1877) или "Наны" (1880) - витает над некоторыми шуточками в винном магазине или небылицами о скупердяе Руколле, у которого выманивают сбережения, то трепещущая девственница, соблазненная Чарли, постоянным развратником бистро, кажется, забредшей сюда из тома эротических рассказов какого-нибудь порнографа Второй империи. Все это придает некоторым частям книги театральность, которая ставит под серьезное сомнение любые претензии на строгий натурализм. Сравните, например, письмо, которое Борис получает от Ивонны, своей бывшей любовницы ("Мой маленький заветный волк, с каким восторгом я открыл твое очаровательное письмо" и т.д.), с запиской от Фифина, обнаруженной на прикроватном столике мертвого игрока в "Парижском этюднике" Теккерея - парижском учебнике, с которым, как мы знаем, Оруэлл был знаком - с его заверениями, что "мой господин у себя дома".
Пусть и косвенно, но "Down and Out in Paris and London" помогает ответить на вопрос, каким был Оруэлл в свои парижские дни, с каким чувством он относился к жизни в чужом городе (хотя и в том, в котором он чувствовал себя как дома) и в какой степени здесь, в Богемии, он начал сбрасывать кожу имперского полицейского из Старого Итона. На самом деле, Оруэлл, который моет посуду в отеле "Икс" или стоит в стороне, когда повариха отеля "Оберж де Жан Котар" поддается своему кризису, не отличается заметно от всех своих предыдущих воплощений. Его суждения по-прежнему остаются суждениями англичанина из высшего среднего класса, который может без всякой иронии заметить о богатых американских туристах, избавленных от своих денег хитрым персоналом отеля, что "Возможно, вряд ли имеет значение, что таких людей в конце концов надувают", и тут же отметить одного из своих коллег-официантов как "джентльмена". Почти все его приключения сопровождаются элементарной привередливостью, которая вызывает у него отвращение к грязи и дурным запахам. Интересно, сколько якобы голодающих людей выбросили бы последнюю кастрюлю молока, если бы в нее упал жук? Но это, можно сказать, то, как Оруэлл жил, и выброшенное молоко так же характерно, как и стереотипизация еврейских персонажей в романе "Down and Out" ("лавочник был рыжеволосым евреем, чрезвычайно неприятным человеком") и их обычное уничижение в антисемитских разглагольствованиях Бориса.
И тут возникает другой вопрос. Почему якобы голодающий человек не обращается к своей тете, живущей тогда в нескольких улицах от него? Оруэлл, который бродит по "Down and Out", не считая верного Бориса, в основном одинок - позже Оруэлл привьет эту тенденцию своим вымышленным героям - в то время как
