одним из самых странных инцидентов "Down and Out in Paris and London". Здесь Оруэлл и его друг, русский официант-эмигрант Борис, посещают офис коммунистической секты, которая якобы поставляет корреспондентов для московской газеты. Перед тем как они отправятся в путь, Борис проводит краткий катехизис. Есть ли у Оруэлла какие-либо политические взгляды? 'Нет'. Не возражает ли он против того, чтобы зарабатывать деньги на коммунистах? Нет, конечно, нет". Информированный о том, что визит, вероятно, приведет к заказу на написание статей, Оруэлл утверждает: "Я ничего не знаю о политике".
Возможно, это было правдой, но какова бы ни была степень его знаний, Оруэлл определенно интересовался политикой. В том же разделе "Down and Out" он признается, что одной из причин его настороженности было то, что "за несколько месяцев до этого детектив видел меня выходящим из офиса коммунистического еженедельника , и у меня были большие проблемы с полицией". На самом деле, хотя он и не знал об этом, Оруэлл находился под наблюдением британских властей. Это была эпоха Всеобщей забастовки, первого лейбористского правительства и "красной угрозы", когда британское государство обнаруживало мятежные намерения в самых безобидных действиях. Интерес к делам Оруэлла, проявленный капитаном Миллером из Специального отдела, похоже, был вызван заменой в его паспорте слова "журналист" на "полицейский". В письме от 10 января 1929 года запрашиваются паспортные данные на "E. A. Blair" и отмечается, что отдел получил информацию о том, что он претендует на должность парижского корреспондента британской коммунистической газеты "Worker's Life", впоследствии "Daily Worker". Впоследствии агент, известный как В.В., инициалы человека по имени Валентин Вивиан, сообщил, что Блэр "утверждает, что он является парижским корреспондентом "Дейли Геральд", "Дейли Экспресс" и "Джи Кей'с Уикли"". Это явно выдает желаемое за действительное, либо со стороны В.В., либо со стороны Оруэлла. Daily Express и Daily Herald были массовыми газетами, выходившими гораздо выше его профессиональной орбиты; у G. K.'s Weekly не хватало средств для финансирования регулярных репортажей из Парижа. В любом случае, хотя считалось, что Блэр проводит время за чтением таких газет, как L'humanité, коммунистической ежедневной газеты, он "до сих пор не был замечен в общении с коммунистами в Париже". В итоге никаких дальнейших действий предпринято не было.
В кратком рассказе Элизабет о жизни в парижском пансионе до смерти ее матери от отравления птомаином в "Бирманских днях" есть один или два возможных проблеска рутины Оруэлла: "темная каморка" ванной комнаты с "покрытыми пятнами стенами и шатким гейзером, который выплескивал два дюйма горячей воды в ванну, а затем мужественно прекращал работу", засиженное мухами кафе с вывеской "Café de l'Amitie. Bock Formidable"; воскресные визиты в американскую библиотеку на улице Елисейской, чтобы почитать английские газеты. Между тем, кое-что об атмосфере в доме Адама можно понять по замечанию, брошенному в эссе "Трибюн" в 1944 году, о том, что "по чистоте грязной борьбы вражда между изобретателями различных международных языков могла бы побить некоторых". Но ближе к весне 1929 года жизнь, которую Оруэлл устроил для себя, начала принимать резко иной оборот. В конце февраля он заболел, а в начале марта был помещен на пятнадцатидневное пребывание в больницу Кошен в 15-м округе. С диагнозом "une grippe", который обычно переводится как "грипп", но, учитывая описание Оруэллом своего изнуряющего кашля и историю болезни, более вероятно, что это была пневмония, его подвергли тому, что по стандартам английских больниц показалось бы почти доисторическим медицинским лечением: среди прочих издевательств его обхватили и пристегнули к нему горячую припарку.
Маршал Фош, главнокомандующий союзников в течение последних восьми месяцев Великой войны, умер 20 марта. Оруэлл был достаточно здоров, чтобы через четыре дня присоединиться к толпе, собравшейся в Les Invalides, чтобы посмотреть на его похороны. Здесь он был поражен, увидев современника Фоша маршала Петена, героя Вердена: "высокий, худой, с очень прямой фигурой, хотя ему, должно быть, было лет семьдесят или около того [на самом деле Петену было семьдесят два года], с большими размашистыми белыми усами, похожими на крылья чайки". В последующей жизни Оруэлл посетил не одно публичное зрелище такого рода, всегда внимательно следя за реакцией толпы. Наблюдая за похоронами Георга V в январе 1936 года, он был поражен внезапной вспышкой лысых голов, когда все присутствующие мужчины сняли шляпы при прохождении гроба. На площади Инвалидов он уловил коллективный шепот "Voilà Pétain!", когда древний воин проходил мимо. Очерк газеты Tribune от 1947 года, посвященный этому событию, заставляет зрителя думать, что, несмотря на свой возраст, Петен "должен еще иметь какое-то выдающееся будущее впереди", но вы чувствуете, что это ретроспективная ирония, рожденная ролью Петена в правительстве Виши и его последующим заключением в тюрьму по обвинению в государственной измене.
Тем временем надвигалась новая беда. То немногое, что мы знаем об отеле "Труа Муано", говорит о нем как о богемном заведении. В письме от 1931 года своей подруге из Саутволда Элеоноре Жак, Оруэлл вспоминает, как посоветовал Деннису Коллингсу остановиться там; "несколько дней спустя я получил газетную заметку о том, что двое мужчин из этого отеля только что совершили убийство. Смею утверждать, что я знал их, хотя и не помнил их имен". Здесь в начале лета 1929 года его собственное пребывание становилось все более шатким. В книге "Down and Out in Paris and London" он рассказывает, что, когда у него оставалось всего 450 франков, он потратил двести из них на оплату аренды за месяц вперед, но большую часть оставшейся суммы украл итальянец, который ухитрился изготовить дубликаты ключей от комнат. Но настоящей воровкой, по словам друга, которому он рассказал подробности, была "маленькая троллиха" по имени Сюзетт с фигурой как у мальчика и итонской стрижкой, которую он подцепил в кафе. Кроме того, был парень-араб, с которым у Оруэлла случались стычки (в книге "Down and Out" упоминаются "драки из-за женщин" и "арабские навигаторы, которые жили в самых дешевых гостиницах и вели тайные распри и дрались стульями, а иногда и револьверами"). Как и обручальное кольцо, привезенное из Бирмы, этот случай - еще один пример странной, романтической стороны Оруэлла, эмоционального капитала, вложенного в то время, когда шансы на возвращение были ничтожно малы. Один друг вспоминал, как Оруэлл настаивал, что при всей ее явной непригодности он женился бы на Сюзетт, если бы у него был шанс.
Когда в мире осталось всего сорок семь франков, а также непостоянный доход, получаемый от периодических уроков английского языка, Оруэлл был на седьмом небе от счастья. Затем последовал
