женщину очень жалко. Она несет на себе с детства происхождение. Она — дочь царя Ирода. И с ней все время было очень страшно. Вот разговариваешь, кто-то произнес слово «паранойя» — и все замолчали. Кто-то произнес слово «тиран» — и воцаряется тягостная тишина.
Сейчас Светлана уже немолодая женщина, которая считает, что она стала писателем, и никак не может понять, что интерес к ней сводится в основном как к дочери Ирода, что своего места в этом мире она не нашла…
— Правда ли, что Синявский стал писать лучше?
Розанова: — Абрам Терц со свойственным ему нахальством долго говорил: да, я пишу лучше всех и вообще я пишу с каждым днем все лучше! Но дело в том, что в Синявском борются два начала — наглый Абрам Терц и тихий профессор Синявский, основная задача которого — не пройти первому в дверь!..
— Андрей Донатович, расскажите, пожалуйста, о французских студентах-славистах. Много ли их приходит на ваши лекции, много ли они читают русской литературы?
Синявский: — К сожалению, французская славистика в последнее время находится в упадке. Просто русский язык никому не нужен, он стоит в программе после португальского! Чем люди будут кормиться? В лицеях преподавать. А в лицеях довольно редко изучают русский язык.
В Америке положение гораздо лучше. Студенты мои — очень хорошие, старательные. Они прекрасно знают русский язык, много читают, но у них жизнь очень напряженная, гораздо более, чем у советских студентов или аспирантов. Они должны сдавать страшный конкурс, когда на кафедру одно место, да и того нет практически, но, может быть, появится. И за это место сражаются десятки людей!..
— «Синтаксис» и «Континент»! Хотя вы очень разные, помиритесь, пожалуйста!
Розанова: — Прекрасный зов истинного христианина! Но почему вы не скажете никогда: «Наш современник» и «Огонек» — помиритесь! Вы оба прекрасны. Дело в том, что ссора между «Синтаксисом» и «Континентом» — не случайная ссора. Дело в том, что перед нашими журналами стояли и стоят очень разные задачи. Первые полгода в эмиграции мы находились в абсолютной изоляции. Все прекрасно, нас все любят, приглашают в замечательные русские дома, вкусно кормят, ругают советскую власть… И вот в один прекрасный день я решила чем-то одарить очень добрых людей — и поставила им пленочку Высоцкого. Высоцкий был учеником Синявского во МХАТе, немножечко вырос в нашем доме, мы с ним всегда дружили, и поэтому у нас все записи были в оригинале. Наши друзья вежливо выслушали песни, а потом сказали: да, интересно, но Шаляпин пел лучше. Потому что не хрипел и не кричал! И тогда я впервые начала ощущать, что мы разговариваем на разных языках, что у нас разные шкалы ценностей. Я помню, как в Париж приехала современная живопись из собрания Глезера, и та организация, на территории которой должен был развернуться «Русский музей в изгнании», решила отправить все картины обратно… Да, они понимают, что эти картины помогают бороться с советской властью, но как же воспитывать на них нашу русскую эмигрантскую молодежь? Через некоторое время я поняла, что русская эмиграция — это на самом деле колоссальнейшее кладбище.
Когда приехал Владимир Максимов, мы встретили его с восторгом. Он пришел к нам на следующий день после знакомства и сказал: «Есть деньги, давайте делать журнал. Под тремя именами — Максимов, Сахаров и Синявский». Синявский не хотел в эти игры играть, но мне идея понравилась, и мы начали журнал издавать. И вдруг я обнаружила, что этот журнал не «под тремя именами», что в нем очень много старой эмиграции, много людей, которые взяты для престижа. И я поняла, что начинается политиканство, не всегда нам приятное. Многие плохие материалы мы не могли «зарезать», а другие материалы не напечатать. Короче говоря, мы ушли из «Континента» после четвертого номера. Все-таки недаром говорят: скажи мне, кто твой друг, и я скажу тебе, кто ты. Кто сегодня взывает к Максимову из отечественной литературы? Бондаренко из «Нашего современника». Именно он пишет о том, что Максимов — это второй после Солженицына лидер эмиграции.
— Уважаемый Андрей Донатович! Несколько лет назад мне попался журнал «Синтаксис», где было помещено ваше интервью с неким русским писателем-патриотом. Забыл название статьи, но хорошо помню эпиграф: «Евреев — в гробы! — А хороших евреев? — А хороших евреев — в хорошие гробы!» Тогда вы скорее по дипломатическим соображениям скрыли имя писателя-черносотенца. Настало ли время открыть его?
Синявский: — Пусть решает редактор журнала «Синтаксис».
Розанова: — Можно открыть имена: интервью брал Дмитрий Савицкий, писатель, журналист, живущий сегодня в Париже. «Черносотенцем» был Олег Михайлов, уважаемый дипломированный, остепененный, почтенный автор целого ряда изданий. Интервью это хранится записанным на магнитофоне, так что есть голоса… Прошло двенадцать лет, и Михайлов не только не изменил свою точку зрения, но даже в ней изрядно укрепился. Что же касается комментария к интервью Синявского, то пусть он рассказывает об этом сам. Это был его вопль о том, как он встретился с антисемитизмом в диссидентской среде.
Синявский: — По натуре я скорее славянофил, чем западник, — потому что я идеалист, а не прагматик, не материалист. Но именно в лагере я увидел опасность русофилии, когда столкнулся не просто с проявлениями антисемитизма — с оформлявшейся идеологией, которая сейчас уже вышла на поверхность. Я бы назвал это идеологией неонацизма. Имен я называть не буду — это достаточно интеллигентные порой люди, причем новой формации, даже моложе меня, это не старые немецкие полицаи. Лагерь заставляет зэков держаться вместе, помогать друг другу вне зависимости от направления мыслей. Тем не менее идут напряженные споры. И вот ко мне подошел один идеолог этого направления и сказал: вы считаете себя русским писателем? — Ну да, считаю. — Тогда должны выбирать: или вы русский писатель, или перестанете в лагере общаться с прибалтами и с евреями!..
А потом состоялось такое общее собрание, причем среди тех нацистов были не только негодяи и выродки. И среди коммунистов, и среди нацистов, уверен, есть хорошие люди. Они объясняли программу и будущее авторитарно-православной России, которую хотели возродить. Я говорю: ну а что будем с литовцами, латышами делать? Ответ: они всегда были рабами России и останутся рабами. Ну а что с Украиной делать будете? А они: ну Украина — это вообще не нация, не народ, всерьез их не стоит принимать. Я спрашиваю: а что с евреями? Они ответили так: мы не большевики, мы их охотно отпустим, пускай уезжают в свой Израиль. —
