— Столб не так уж и плох, — подытожила я.
Ответом мне было довольное фырканье. Чего еще от тебя ждать, воровка? Я так и знал, я люблю пикировки, Джерри.
— В общем, в отсутствии объятий моя чуткая лисья душа страдает: я так хотел испытать человечность! И где? И что? Но продолжим список моих недовольств. Его третий пункт гласит: амулет действует, как ограничитель. Все воспоминания, а также большая часть рёххова могущества застряли в нем.
— А вчерашнего могущества тебе мало, что ли? Не наглей, — возмутился Мокки, морщась при воспоминании о паучьем подземелье.
Тилвас проигнорировал его реплику. Просто продолжил, вновь перейдя на серьезный чеканный тон:
— Ну и в-четвертых, представьте, что амулет — это как отрезанный палец. Сразу пришить его можно. А вот какое-то время спустя — уже не получится. Но у нас в уравнении — не палец, а часть души. С каждым годом мне все больнее жить без нее. Это почти физическое ощущение потери. Как… вечный холод. Будто у тебя внутри — ледяная иголка, и она с шорохом проворачивается в тебе денно и нощно, и что бы ты ни делал, где бы ни был — ты слышишь этот шорох, похожий на тихие, с ума сводящие шепоты мёртвых из-подо льда. Ты можешь заткнуть уши, закрыть глаза — но ты слышишь это бормотание смерти и беззвучные шаги, уходящие за горизонт. И когда часть, заключенная в амулете, окажется слишком далеко, перейдет невидимую грань — мы погибнем. Лис и я. — Глухо закончил он.
Тилвас откашлялся, ловко поймал пролетающего мимо светлячка и вновь отпустил его мгновение спустя.
— А что касается могущества, Мокки… В том-то и беда. Вчера я насильно постарался вытянуть свои силы из амулета, фактически, призвать самого себя, будто отдельного духа. И, как помнишь, последствия неприятные, — Тилвас поморщился, поочередно глядя то на свои замотанные бинтами пальцы, то на треснувший медальон. — Видите эти искорки? — он указал на крохотные мерцающие точки, просачивающиеся сквозь раскол. — Грубо говоря, я теперь не только расщеплен, но еще и истекаю кровью. Точнее, энергией. И если это не прекратить, я просто умру. И у меня в запасе уже не несколько месяцев, как предполагалось раньше, а несколько недель. А то и меньше.
Тилвас замолчал и, сцепив руки замком на затылке, упал назад, на траву.
***
Густой изумрудный клевер примялся под аристократом волной. Луна выплыла из-за туч, и в ее серебристом свете мне почудилось, что по лицу Тилваса бродят призрачные тени. Я вдруг подумала, что он стал мне гораздо ближе после своего рассказа. Не просто понятнее — по всем формальным составляющим, — а именно ближе. Ледяная игла внутри, отмеряющая время. Шуруп вечного холода, который всегда с тобой — в любом даже самом счастливом моменте. Смерть — это зашитый в людей сюрприз, специальная начинка в фирменном блюде жизни, которую ты обязательно надкусишь, но никогда не знаешь, когда и как…
Я устроилась, обняв себя за колени, и свежий ночной ветер играл моими волосами. Мокки раскачивался назад-вперед, сидя на самом краю утеса. Тилвас, казалось, уснул, вымотанный своей исповедью.
Так забавно.
Я не помню, говорила я вам это или нет, но в какой-то момент на свадьбе в Опаловом замке я была особенно зла на Тилваса Талвани — и, заодно, на себя. Я тогда заметила, насколько легко мне общаться с Тилвасом: перекидываться цитатами из древних книг, исполнять сложнейшие этикетные выкрутасы, залихвацки ругаясь в паузах, с одинаковым интересом смотреть на какую-нибудь изысканную финтифлюшку на гербе — потому что мы знаем ее происхождение. Мы взрослели в похожих условиях богато-интеллектуальной жизни и, кажется, относились к ней с одинаковым расслабленным пренебрежением. И меня это одновременно привлекало и бесило в артефакторе. Страшно бесило, потому что от него веяло той жизнью, которую я потеряла в Зайверино. В некоторых наших перебранках я ругалась не по сценарию, а от души — я действительно… завидовала ему. И злилась.
А теперь…
Я покосилась на аристократа и осторожно прислушалась к своим чувствам. (Привычка самоанализа: лучшая привычка истинных шэрхен). Мне казалось, сейчас я пойму, что вместо раздражения во мне поселилось сочувствие, но…
О. Нет, смотрите-ка!
Он меня все еще бесит. Даже сильнее.
Но теперь из-за того, что так сладко вырубился, оставив меня в растерзанных чувствах после своего рассказа.
— А ну подъем! — рявкнула я, больно щелкнув Тилваса по лбу.
Он мгновенно открыл глаза — внимательные и настороженные.
— Твоя история не закончена.
— М-да? А по-моему, вполне закончена. Это называется открытый финал.
— Открытые финалы идут нахрен! Рассказывай дальше.
— Что именно?
— Как мы будем тебя спасать.
— «Мы»? Мне нравится, — осклабился Тилвас.
— О, нет, поверь, тебе не понравится, — фыркнул Мокки.
Тилвас изумленно к нему обернулся:
— У нас настолько широкое «мы»?
— Пока я с тобой, у меня набегают проценты за переработку, — вор пожал плечами. — Ты ведь не потратил все деньги с продажи замка, придурок? Иначе мне придется попросить что-то поинтереснее. Например, своего рёхха внутри.
— Даже не думай! — вдруг рявкнул Талвани так жестко, что я вздрогнула, а Мокки, до того равнодушно сидевший спиной, заинтересованно обернулся.
— Больше никаких рёххов внутри, — холодно сказал артефактор. — Ни у кого. Ни ради спасения, ни как-либо иначе.
— Почему? — нахмурилась я.
Аристократ пружинисто поднялся, сложил руки на груди и посмотрел на меня сверху вниз.
— Когда мы встретились, я действительно не знал, кто мог заказать мое убийство. Но постепенно появлялись детали, и теперь я практически уверен: за нами охотится кто-то из характерных рёххов в теле человека. Он очень силен и хитер. Мы — не первые его жертвы. Он уже заставил исчезнуть двух людей с подселенными младшими рёххами: так, что территории, которым они покровительствуют, внезапно иссохли и погибли... Раньше такого не случалось, — объяснил артефактор Мокки Бакоа. — Что-то могло исчезать из мира природы, но само, постепенно. Сами духи бессмертны. А теперь — наш враг что-то делает с рёххами в людях, и этим влияет на весь мир духов и плотный мир.
Тилвас вновь перевел взгляд на меня:
— Мы с тобой — новый объект его охоты. Он знает, кто я, и знает мою историю. А еще он знает твою историю, Джеремия Барк. Он выбрал тебя для моего убийства специально, потому что он понимал, что ты сможешь коснуться моего медальона...
Тилвас прикусил губу и продожил чуть ниже:
— Ведь он сам подарил тебе эту силу… Тогда. В Зайверино. Пять лет назад.
Мне на щеки будто плеснуло горячей водой. Пальцы онемели. Я не могла ничего сказать, голос просто исчез, и только сердце сумасшедше колотилось, а шрамы на спине как будто извивались, смеясь.
