Книга Ропот - Василий Сторжнев

— «Да, Лола, я когда-то тебя любил»— просто ответил Хренус.

— «И поэтому ты убил меня? Чтобы я не могла любить других?»— Спросила Лола.

Хренус уже не вспомнил, как сразу после гибели Блеска он заскочил в подворотню из стеклянного дома дождя, как звучал за его спиной громадный чертог грома, как смотрела на него Лола, не понимая, от чего у него такой безумный взгляд, как он не отвечал на её вопросы, проходившие рикошетами по его шкуре. Он не вспомнил минуты своего молчания, пока он в последний раз смотрел на неё, и то, как, наконец, бросился в одном решительном броске, подобно тому, как много раз бросался на других псов в жестоких уличных схватках, не делая никакого различия между теми ситуациями и этой, и как затем покинул подворотню, не оглядываясь.

Он только вспомнил, как Шишкарь, впервые увидев его после случившегося, спросил:

— «Теперь мы сами по себе, да, Хренус?»-

Теперь на шее Лолы, словно отметки криминалиста, явственно-тоскливым точками проступили места того самого укуса. Глядя на них, Хренус начал говорить:

— «Нет, Лола, раньше я бы мог подумать, что этот поступок совершён исключительно по вине уязвлённого самолюбия, из некой дьявольской вредности или того, что мне невыносимо видеть тебя с кем-то другим. Я долго так считал. Но теперь, когда всё стало предельно ясным, я понимаю, что тогда хотел навсегда связать тебя с собой. Мне кажется, Лола, что твоя морда — это циферблат, на котором светится нужное время. Своим убийством я превратил этот циферблат в наручные часы, которые ты же сама и потеряла на моих землях, оставив затем мне записку с просьбой их вернуть. Но я не сделал этого, Лола. Я не мог вернуть то, что ты потеряла; ведь сделав это, я поругал бы все жестокие пробуждения, все насильственные действия, которые я совершал, стремясь в наносимом мной смертельном ударе выбросить жгучее свое нутро. Я этого не сделал, потому что мак не может выбросить свой красный цвет, озеро не может исторгнуть из себя зеркало, а маска — изменить гримасу. Тогда мне нужны были эти мучительные часы, которые я везде носил с собой, которые с каждым шагом стрелки приближали ко мне осознание себя. Я уже не мог вернуть тебе эти часы; они были во мне, как пуля, которая единожды ворвавшись в организм с целью его поразить, затем вросла в его ткани, тем самым став настолько неотъемлемой частью, что её изъятие повлечёт за собой смерть. Именно это был один из самых серьёзных шагов к поэзии, который мне нужно было предпринять. Тогда я ещё только начинал к ней идти»-

— «Тогда зачем, дружище, ты меня кокнул?»— со смехом спросил Блеск — «По-моему, как раз ты не мог пережить своей неудачи, иначе бы тебе это не понадобилось»-

— «Я сделал это по той же причине — потому что тогда только так я мог начать свой путь — к тому же тогда я ещё хотел быть последовательным. Последовательным в жестокости — ведь убийство соперника — это первый шаг к убийству возлюбленной. Может показаться, что это идёт в противоречии с моими прошлыми заявлениями, но, на самом деле, тогда я верил в жестокость естественного садизма, а теперь я жесток по отношению к нему, действуя против всеобщего принципа, отвергая кумулятивно ветшающие понятия и лекала. Естественная жестокость — это ведь тоже фикция, один из смыслов, такой же банальный и ничего не стоящий. Кто-то делает из него идола, а я отказался от идолопоклонничества ещё в пустыне»-

— «Ты и в пустыне успел побывать?»— улыбнулся Блеск — «Ты даром времени не терял, это точно»-

— «Даром не даром, но все свои счета я оплатил с избытком, даже придётся сделать небольшой перерасчёт, ведь долг я оплачивал всем своим бездарным существованием. А это немало»— ответил Хренус.

— «Какой ещё перерасчёт?»— спросила до этого молчавшая Лола.

— «Перерасчёт безмолвного, ощущаемого кожей»-

— «Хренус, ты ведь сам не понимаешь, что несёшь, ты запутался: сначала говоришь одно, потом совсем другое, и это всё с каким-то ненужным умничаньем, надо быть проще, в этом смысл»— Блеск говорил с апломбом знатока.

Хренус дёрнулся, как будто его ужалило:

— «Смысл, смысл — после всех припарок и снадобий отвлечённых иллюзий, которыми я залатывал этот жадный гниющий рот, он издевательски начинал говорить всё отчётливее, приобретая жёсткие, гранёные очертания»— Хренус взвёл интонацию — «Не уходя и напоминая постоянно о своём присутствии пугающим плачем — иллюзией, создаваемой звукоподражающим животным, столь жуткой от своей неестественности.

Смысл — бездонная яма, уродливый дух, хлещущий своим ботулизмом по разверстым ранам!»-

Хренус внезапно сошёл с рельсов яростного декламирования и продолжил сухим тоном:

— «Поиск смысла в широком смысле, будь то поиск призвания или поиск любви — это поиск наркотика. Наркотика с сильнейшей зависимостью. Никакие реальные наркотики, будь то природные или искусственно синтезированные (включая ещё не открытые), не превзойдут по злонамеренности, жестокости и глумливости смысл. Это наркотик, вызывающий ломку по неиспробованному.

Уже не хочется ничего искать, ни во что верить, ты уже ненавидишь то, что вчера сжимал дрожащими руками, испытываешь к этому отвращение, но всё равно это то единственное, что тебе нужно, единственное, что ты можешь желать. Как наркоман, плачущий со шприцом в руке, для которого употребить наркотик — последнее, чего он хочет, но в то же время и единственное. Наши стенания вызваны невозможностью перебороть это влечение. Не знаю, можно ли иметь врождённую наркотическую зависимость, но с зависимостью от смысла всё обстоит именно так. Она изначально встроена в нас и будет с нами всю жизнь. Все наши болезни, сумасшествия, травматические опыты проистекают от смысла. Нам не избежать его контроля, в каждую клетку актом саботажа внедрены элементы, обеспечивающие зависимость всего существования индивида от смысла. Для этой зависимости надгенетического, надпсихического уровня нет лечения, именно поэтому синдромы отмены и мучительные возвращения к заведомо провальным поискам будут нашими спутниками до самой смерти»-

После этой тяжелейшей тирады Серый Пёс осел, как пустой мешок. Все его высказывания, размышления, выраженные сегодня, все попытки заключить в ограниченную структур слов эфемерное и абстрактное, невыразимо-личностное утомили его. Ожоговые танцы на руинах закончились, осталась только скука и усталость.

— «Короче, ты что-то нам всё время что-то лечишь, лечишь, а по существу — ноль»— в войлоке голоса Блеска явно прощупывалось лезвие канцелярского ножа — «К чему это всё идёт?»-

Серый Пёс посмотрел вглубь зала, на псов Серебряного Леса, которые уже не первую минуту настороженно наблюдали за