— Ты не падшая девка. Ты — человек. Женщина, которую обманули, оболгали и обвинили во всех грехах ради своих корыстных целей. Женщина, которой сломали жизнь просто потому, что она доверилась не тому. А быть обманутой — не стыдно.
И после того беззакония, что они творят, чтобы я ещё призналась кому-то в чём-то? Или позволила, похоже, единственному нормальному здесь мужику страдать ни за что? Да для меня это теперь святое дело — отомстить продажной церкви их же оружием.
— Знаешь что, Марго, — поднимаю я «лебедей» и со всей силы швыряю в открытое окно, — пусть подавятся своими изумрудами. Нам они на хрен не нужны. Но тебе, правда, не стоит уже из-за всего этого страдать. Пора смотреть в будущее, а не оглядываться назад. Потому что оно у тебя есть, будущее. Потому что, несмотря ни на что, ты женщина, которую любят.
— Ты про Барта? — прерывисто вздыхает она.
— Про него. Не будь ты дурой, Марго. Дай ему шанс. Дай себе шанс. И это лучшее, чем ты сможешь отомстить — стать счастливой. А он пусть трахает свою ювелиршу. Надеюсь, она страшная? Толстая? В бородавках?
— Она поправилась после родов. И до того красавицей никогда не была, — вытирает она нос рукой и слабенько, но всё же улыбается.
— Ну, значит, ему уже не сладко. Так что, долгих лет им!
— Спасибо тебе!
— Не за что, — поднимаюсь я с колен на стук в дверь.
— За поддержку. За понимание. За сочувствие. За желание помочь. За… — она машет рукой и замолкает, потому что я уже подошла к двери.
— Ваша Милость, — склоняет голову Зенон. Склониться ниже ему не позволяет стоящий на руке поднос. — Я принёс завтрак, если вы проголодались.
— Ну, неси… на стол, — удивляюсь я, с чего это королевский гвардеец неожиданно заделался служанкой.
— Если что-то ещё нужно, — поставив поднос, возвращается он и оборачивается у двери.
— Проводишь меня в сад? — спохватываюсь я, что меня же там Фогетт-Могетт дожидается.
— Да, конечно, — выходит Зенон первым.
А я хватаю со стола веер и выскакиваю вслед за ним.
— А Ленар? Ты передал мою просьбу Ленару? — догоняю его посреди пустого коридора и останавливаю, хватая за руку.
— Ленар уехал с королём, Ваша Милость. Как и Юстин, и Салазар, — поворачивается он, и я понимаю, что на нём даже не доспехи — простая одежда. — Простите, Ваша Милость, мне запрещено с вами говорить.
Он делает движение, чтобы идти, но я не позволяю.
— Нет, стой. А ты? Почему ты…? — я всё же убираю руку, а то он смотрит на неё как на пыточные тиски.
— Я теперь работаю на кухне и выполняю поручения леди Фелисии, — склоняет он голову. И я охотно верю, что он скорее положит её на плаху, чем ослушается. Что я только наврежу ему ещё больше своими вопросами, но не могу удержаться:
— Но за что он с тобой так?
— Простите, миледи, — упрямо качает он головой.
И я, кажется, знаю ответ: из-за меня.
— Прости, Зенон, — делаю я шаг назад. — Спасибо, я сама найду дорогу.
И смотрю ему вслед, пока он не скрывается за поворотом.
Чёрт! А я тут пять минут назад Святую Церковь нагнуть задумала. А Мой Диктатор уже образцово-показательно нагнул меня. Так ненавязчиво дал понять кто я, где моё место и что команды «сидеть» и «к ноге» пока никто не отменял.
Вот всё же гад ты, Гошик! Разжаловал, наказал парня ни за что. Работать ещё с тобой и работать, тиран нищастный.
И я не просто чувствую себя виноватой. Я виновата. Только, блин, я же для него стараюсь, для дурака.
Тяжело вздыхаю. Машу рукой. Пожимаю плечами. А что ещё мне остаётся?
«Ладно, прорвёмся. Вот освоюсь, и будете вы у меня вот где все», — сгибаю я в характерном жесте руку. А потом, расправив плечи, иду в сад.
Глава 28
— И кто это у нас тут такой красивый? — останавливаюсь я в открытых дверях оранжереи.
Хотела было широким уверенным шагом дойти до фонтана, у которого стоит Дамиан Фогетт. Но ну его нафиг — в такой дождь!
— И главное, такой неожиданный.
— Катарина, — оборачивается он и почти бежит мне на встречу. Весь промокший насквозь, с висящими сосульками волосами, но такой… счастливый? — Прости, что я так рано.
— Стоять, — останавливаю я его за пару шагов до того, как он ступит на сухой гравий у меня под стеклянной крышей, и царственным жестом прогоняю слуг.
— Я не мог уснуть всю ночь, — останавливается он ровно там, где я и сказала.
— Совесть замучила?
— Совесть? — непонимающе моргает он.
— Не в курсе, что это такое? — похлопываю я по ладони сложенным веером, прямо с удовольствием ощущая его жёсткость, тяжесть, костянистость. — Так я легко поясню.
— Я переживал…
— Ты во всеуслышание заявил, что я гулящая, — перебиваю я.
— Так разве не в этом был наш план? — растерянно открывает он рот.
— Наш план?! — пришла моя очередь глупо моргать.
План опозориться? Изваляться в жидких какахах по самое не хочу, а потом отряхиваться, и чтобы всех забрызгало? Шикарный план. Интересно, это кто же его придумал?
Хотя с этой встречей и так что-то явно идёт не так. Я ни черта не понимаю. И Катькина память упрямо молчит. Есть, конечно. Способ её оживить, но… нет! Я не буду прижимать Дамианчика к своей груди! Я иду на единственную уступку — делаю шаг назад, давая ему место под крышей. А то простынет, заболеет, помрёт ещё, кого я тогда буду казнить?
— Это был план Б? Или план А?
— План что? — вздрагивает он, видимо от воды, потёкшей с мокрых волос ему за шиворот. — Ты же всегда знала, что Он не отступит. И Он должен был выгнать тебя сам, с позором, потому что… Катарина, — тянет он руку к моему лицу.
О, этот вожделенный взгляд на мои губы! Я успеваю отшатнуться в последнюю секунду.
— Руки, Дамиан! Держи при себе, если не хочешь, чтобы я их переломала. Но продолжай. «Потому что» что?
— Ты отдалась мне, — убрав руки за спину, вытягивается он как гусар. Весь такой лихой, бравый, пылкий, влюблённый.
— Когда? — удивляюсь я так искренне, что слова «не было такого» явно проступают у меня на лбу.
— Святой Ог! — выдыхает он страдальчески, словно читая эту надпись. И всё остальное, что я добавляю там бегущей строкой, в основном нецензурное. — Ты правда ничего не помнишь?
О, этот взгляд больного щенка! О, эти глаза невинно чистого, правдиво голубого цвета! О, эта гордая осанка пленного офицера! Только почему мне хочется проверить нет ли на нём «прослушки»? Ведь жопой чую, что он вынуждает меня признаться. Принять правду, которую я помнить не хочу. Заставить играть по своим правилам. Решил давить на то, что я ничего не помню? Ну, ладно, мой сладкий, давай сыграем в эту увлекательную игру. Только чур я сверху.
