Они сами сделают свое счастье.
— Вижу, дружище, у вас есть план, — произнес принц. Харвис кивнул и снова придвинул к себе чашку с травяным чаем. Похоже, горький напиток позволял ему успокоиться.
— Есть, — кивнул он. — Я сделаю для его высочества Генриха особый щит, который не пробьют ни пули, ни артефакты. В ближайший месяц он будет вне опасности, а мы выиграем время и попробуем вывести заговорщиков на чистую воду.
Эвглин вздохнула с облегчением. Она знала, что Харвис обязательно что-то придумает.
— О, хвала Господу! — воскликнул принц и тотчас же спросил: — Но что, если его решат отравить? Станут, так сказать, действовать изнутри… Спасет ли его ваш щит?
Харвис пожал плечами.
— В принципе, можно попробовать поработать в этом направлении, — ответил он. — Полная неуязвимость, конечно, очень сложная вещь… Но я попробую.
— Что для этого нужно? — решительно осведомился Матиаш. Вид у него был невероятно смелый: полковник был готов сделать все, что от него зависело. Эвглин подумала, что бравый бояка глубоко задет всем происходящим и рвется в бой — защитить свое честное имя и достоинство его высочества Альдена.
— Две вещи, — ответил Харвис, отпив из чашки. — Желчные камни болотной русалки для каркаса щита и несколько лепестков вашей ауры, Альден. Вы кровный родственник его высочества Генриха, без вас тут не обойтись.
Принц понимающе кивнул, но его лицо стало таким бледным, что Эвглин испугалась, как бы Альден не грохнулся в обморок.
— Будет больно? — спросил он, и Харвис ответил вопросом на вопрос:
— Разве королевская кровь не презирает боль?
Альден не ответил.
После завтрака вся компания вышла на поляну перед домом, и Харвис сказал:
— Сейчас я отправлюсь на болота — это примерно две лиги к северу. Вы, господа, тоже пойдете со мной — охота на русалку дело долгое и муторное, мне понадобится ваша помощь.
Полковник сдвинул кепи на затылок и разочарованно произнес:
— А говорили, вы всемогущий…
Эвглин вся эта ситуация уже не нравилась. Они были в одной лодке, на них велась охота, но все постоянно поддевали друг друга, и Эвглин понимала, что это вряд ли приведет к чему-то хорошему. Впрочем, Харвис ответил вполне добродушно:
— Я же не предлагаю вам ее потрошить, Матиаш. Просто будете держать ее за хвост. А вам, Альден, достанется самое простое — котелок с потрохами.
— А я? — спросила Эвглин. Харвис посмотрел на нее таким теплым взглядом, что ей захотелось улыбнуться.
— А ты будешь ждать нас здесь, — ответил Харвис. — Я не потащу свою жену на болота.
— Совершенно верно, — поддакнул Альден. — Вам нечего там делать, дорогая Эвглин. Это очень опасно, а мы не хотим подвергать вас опасности.
Харвис недовольно посмотрел на него, но ничего не сказал. Он поцеловал Эвглин на прощание, и скоре мужчины уже шагали в сторону деревьев. Впереди, прокладывая тропинку, скакал толстый огненный колобок, который Харвис быстро слепил из сорванных травинок. Когда они почти приблизились к краю леса, Харвис обернулся и, взглянув на Эвглин, помахал ей рукой. Эвглин подняла руку в ответ, и на какой-то миг ей стало тревожно.
Ей показалось, что она видит Харвиса в последний раз.
Лес — не такое спокойное место, как хочется думать. Он хранит свои тайны и не очень-то радуется посторонним. Сейчас, стоя на крыльце, Эвглин вспоминала, как вчера здесь падали деревья и рассыпались серебряной пылью, чтоб обратиться в мебель и стены их временного пристанища. Вряд ли все это понравилось лесу…
Вскоре пошел дождь.
Эвглин вернулась в дом, села на диван в гостиной и стала смотреть в окно. День становился все темнее и темнее — теперь, когда дождь покрыл лес влажной пеленой, мир забыл о лете и стал совсем осенним. Где-то тоскливо прокричала птица, ей угрюмо ответила вторая. Харвис наверняка развернул над идущими зонтик артефакта, и они движутся к болоту, не испытывая ни малейшего дискомфорта…
«Уходи».
Голос, прозвучавший в ее голове, был незнаком. Не мужской и не женский, он звучал с противной вкрадчивостью, которая заставляла выпрямляться волосы на руках. Эвглин огляделась — никого. Она была в доме одна. За окном по-прежнему шел дождь, и, отодвинув штору, Эвглин не увидела никого, кто мог бы с ней заговорить.
«Уходи. Ты чужая».
По позвоночнику словно провели ледяным мокрым пальцем. Уходя в лес, Харвис знал, что тут нет ни диких животных, ни пугающих лесных существ — но он ошибся. Здесь было что-то дурное и темное, пробужденное их появлением.
Наверно, от него и сбежали прежние обитатели избушки. Отправились в поход через лес, потому что оставаться было невозможно.
«Уходи».
Голос навевал воспоминания о неровной бурой глади болот, в которой изредка появляются окошки темной воды — и тот, кто смотрит из этих окошек, способен одним взглядом остановить чужое сердце и пожрать душу.
— Кто ты? — спросила Эвглин и вздрогнула: настолько громко прозвучал ее голос. Он раскатился по дому, и дождливая тьма проглотила звуки.
«Я тот, кто тебя отсюда выдавит, — ответил голос, и по гостиной прошелся ветер: душный, затхлый, пахнущий гнилью и разложением. — Выйди из дома. Прочь из моего мира».
Эвглин не запомнила, как вышла из дома. Дождь тотчас же обрушился на нее, вымочив до нитки, но впереди, на поляне, дождя не было — там светило яркое летнее солнце, и большая арабская семья гуляла возле Эйфелевой башни. Эвглин смотрела на влажную дымящуюся раму, обрамлявшую вид на родной мир, и не знала, что с ней происходит: жива ли она еще, дышит ли, может видеть и понимать?
Над домом нависла тень — лохматая, темная, сложенная из еловых ветвей и костей птиц и животных, переплетенных стеблями трав. На поляну легла пелена тяжелого запаха гнилых ягол. Эвглин не оборачивалась — просто знала, что за спиной стоит нечто, которое было сильнее всех магов этого мира и всех возможных миров.
И это нечто настолько ненавидело ее, что открыло ей ворота домой. Оно не хотело существовать в одном мире с Эвглин — и убивать ее не хотело, чтоб не мараться.
«Это? — спросил голос. — Или это?»
Париж в рамке растаял. Эвглин увидела знакомую аллею парка, драконий скелет американских горок за оградой и рыжего беспородного пса, который бежал за брошенной ему палкой. Подхватив ее, он вернулся к хозяевам, в которых Эвглин с восторженным ужасом узнала Таню и Кира, ее однокурсников — узнала и не сдержала крика.
Земля качнулась, мягко уплывая из-под ног. Эвглин закричала. Все, что было с нею в Эльсингфоссе, утратило смысл — она снова могла стать Гелей Шуваловой, стать собой, вернуться к себе. Что-то мягко толкнуло ее в спину, и Эвглин сделала шаг к солнечному летнему дню и друзьям.
«Иди, — сказала тьма за спиной. — Уходи уже. Ты мешаешь мне».
