Я прошу всего только руку, если можно, раненую руку, я прошу всего только руку, пусть не знать ни сна мне, ни могилы.
Ф.-Г. Лорка – Дядя Бакс, – сказал умытый и причесанный Талька. – Вила завтрак приготовила, а он стынет. Есть пошли.
– Угу, – ответил я, отфыркиваясь у рукомойника. – Щас…
Талька отчего-то хихикнул и ускакал в избу, а я исподтишка проводил его взглядом. Вырос парень, вытянулся, бриться скоро начнет, а жеребячество нет-нет да пробьется. Иногда мне казалось, что у нас с Анджеем один пацан на двоих; вернее, на троих, на Энджи, Ингу и меня. А если кто-то станет гнусно скалиться от дурной непонятливости, так это ненадолго, потому что ему скоро нечем скалиться будет.
Были у меня бабы, отчего ж не быть, легкие бабы, недолгие – потому что на вторую неделю мне сны тяжелые сниться начинают. Как Аля моя снова за хлебом идет, как сука-урлач из-за угла на «мустанге» своем выметывает, как я у окна кулаки в кровь о подоконник… Я потом на суде к нему за ограждение прыгнул, да конвою много было, оттащили… Кричу я во сне, а бабам не нравится, спать мешает.
А если каким и нравится, так те мне не нравятся.
Ничего, Таля, маг ты мой недоучка, прорвемся… Сдохнем, а прорвемся, и батю твоего вытащим. Или не так, а так – сдохнем и прорвемся. Ох, что-то мысли у меня в последнее время поперек башки…
Должен я Энджи, много и дорого должен. Он с Ингой после суда того, Страшного Суда, в моей пустой квартире сиднем сидел, вой мой слушал да ножи прятал. Ладно, нечего сейчас прах ворошить, домоемся и завтракать пойдем.
А там и дальше пойдем. Кое-куда.
…Завтрак прошел в теплой и дружественной атмосфере. Вилисса подкладывала, дед поддакивал, Талька подмигивал. А я жевал и молчал. Не по душе мне была эта идиллия, попахивало от нее чем-то темным и сволочным. Не знаю уж, о чем там Черчек с Вилиссой за нашими спинами шептались, только встреча моя со странным носатым дядькой Бредуном, похоже, многое изменила. Знали они его – я имею в виду хуторян наших покойных, – и его знали, и о нем знали, чего я не знаю… И теперь, когда я ловил на себе косой сочувственный взгляд деда, когда Вила все норовила влить в меня лишнюю кружечку молочка (терпеть его не могу!) – я чувствовал себя камикадзе, трапезничающим перед смертью.
А когда я заметил, что они смотрят на Тальку с тем же похоронным выражением, – я забеспокоился всерьез.
И заговорил. Но сперва – не о том.
– Слушай, Вила… Да кончай же ты мне молоко подсовывать!.. Ну ладно, лей уже… Ты тут, когда я к вам заявился, орать стала, как резаная, и все меня каким-то Боди обзывала! Эти Боди – они что, все на меня похожи? И вообще – кто такие? Вроде Страничников?
Ответила не Вилисса. Она сидела, по-бабьи подперев щеку рукой, и, пригорюнившись, глядела на меня.
Ответил Талька.
– Боди, дядя Бакс, через Переплет живьем прошли.
– Как я?
– Как ты. Поговаривают, что они в Переплете Зверь-Книгу изнутри читают. И видят такую радость, что уж больше ничему в жизни своей не обрадуются; такой страх, что не испугать их с тех пор ничем; такую боль, что потом хоть на куски режь, все нипочем; ничего в них не остается, дядя Бакс, оттого и зовут их Равнодушными. С виду – человек как человек, не отличишь от прежнего, и живет, как раньше жил. Да изнутри он весь выжженный, пустой – хоть и не видно, – и Зверь-Книга его теперь чем хочет, тем и заполнит. Заполнит смертью – пойдет Боди-Саттва убивать, заполнит хитрой злобой – пойдет жизнь другим отравлять. А до поры – не узнать их.
Я вспомнил видения, что окружали меня в Переплете. Что ж ты меня-то не выжег, туман на черной подкладке? Не смог? Не захотел? Почему?..
Теперь ясно, чего Вилисса от блудного Бакса, как от пса бешеного, шарахнулась… Видать, здешние орлы после прогулок в Переплете шибко на зомби смахивают. М-да, ситуация…
– А мы с дядей Баксом уходим, – невпопад ляпнул Талька. – В Книжный Ларь. За папой. Вила, пошли с нами!
И снова Вилисса не ответила. Только переглянулась с Черчеком и незаметно кивнула. Не в том смысле, что да, мол, пойду, а совсем в другом.
– Ну что ж, – буркнул дед с отчетливо заупокойными интонациями, – видать, планида у вас такая… Идите, раз решили.
Талька насупился, сообразив, что его хуторские наставнички явно не собираются нас сопровождать, – но новая мысль тут же родилась в его голове, вытеснив все остальные.
– А оружие?! – завопил он. – Что это мы, с голыми руками в Ларь попремся?! Черч, у тебя меч есть? Или копье, на худой конец…
– Вот именно, что на худой… – Черчек хмыкнул в бородищу и двинул бровями. – На кой он мне сдался, меч-то? Землю им копать? Или дрова рубить? Топор есть, так он для боя не особо ухватистый; ножи есть, лопата, серпов штуки три… мотыга еще есть в сараюшке и вилы, так их этот медведь об меня попортил…
– Ну тогда пошли. – Я встал из-за стола и улыбнулся разочарованному Тальке. – В сарай пошли, инвентарь твой смотреть.
И мы пошли. В сарай.
Талька немедленно ухватился за мотыгу и стал ею махать в тесноте сарая на манер алебарды, чуть не раскроив старику голову. А я снял с гвоздика пару серпов и принялся их разглядывать.
Почти. Почти – как надо. И рукоять длинная, и изгиб лезвия небольшой, а заточено – бриться впору. Я повертел серп в пальцах – нет, не проскальзывает… А ну-ка второй…
