Доктор выходил из лавки, держа два роскошных отреза — синий и коричневый с золотом — под мышкой. Он выглядел очень довольным.
— Жена обрадуется, — сказал я, пощупав и рассмотрев отрезы.
— Это для сестры, — отвечал доктор с сильным тамильским акцентом, — я еще холостой. — И, подмигнув, добавил: — Молод еще.
— Сколько же вам лет, доктор? — поинтересовался я.
— Всего двадцать шесть. Есть еще время.
— Он не шутит. Индусы из хорошей семьи, да еще и доктора или адвокаты, женятся лет в тридцать — тридцать пять. Надо встать на ноги, а для этого иметь свою практику. Это в один год не делается.
— А невеста будет ждать? — спросил я.
— Она еще не знает, что она — будущая миссис Кришнамурти. Она, наверное, только-только в школу пошла.
— Такая разница? — изумился я.
— Ничего, — усмехнулся доктор, — после первых семи детей разница станет незаметной. — Легкая тень пробежала по лицу доктора Рао. — Вы помните мою дочь?
Со своей дочерью — красивой молодой дамой, ученым-биологом, — он познакомил меня в столице Кералы Тривандраме.
— Она не замужем. Ей уже двадцать семь. Она очень интеллигентна. А быть индийской женой трудно, очень трудно. Особенно интеллигентной женщине. — Доктор Рао вздохнул. — Зато у старшей уже пятеро детей. Я вам внуков показывал?
И доктор Рао полез за бумажником.
Правати и ее свекровь
Правати, наша переводчица, родом была из Кералы, из самого Тривандрама. Она окончила университет имени Лумумбы, говорила по-русски как московская студентка и носила джинсы. Но в первом же керальском городе, куда мы попали — это был портовый город Кочин, сменила наряд на скромное сари. И все время в родном штате не изменяла традиционному наряду.
С ней было очень легко общаться, все-таки чувствовалась москвичка и даже патриотка Москвы. (Вообще отмечено, что нет больших патриотов, чем иногородние учащиеся крупных университетских городов.)
Уже под самый конец пути мы договорились с ней пройтись по Мадрасу (это был конечный пункт), поговорить, посмотреть, не суетясь, обыденные достопримечательности вроде почты, вокзала и театра. Так и сделали.
Утомленные прогулкой по жаркому городу, мы зашли в первый же тенистый двор, окружавший внушительное здание в колониально-викторианском стиле (это и была почта), и присели, не прекращая разговора, на лавочку. Правати все еще не имела постоянной работы, и этот вопрос, естественно, ее волновал. Полгода назад она заполнила необходимые и бесчисленные бумаги и теперь ждала вызова в Тривандрамский университет на собеседование. Черепашьи темпы оформления сильно ее раздражали, хотя у нас она могла бы к подобному и привыкнуть. Об этом я ей и сказал.
— Ну что вы, — возразила Правати, — я здесь от многого отвыкла. Не знаю, как буду привыкать. В Тривандраме — только освободилась, побежала к родителям мужа — у них мой сын, ему год уже. У них очень строгая семья. Бабушка мужа, мать его отца, никогда в его доме не ест. Потому что он — намбудири-брахман, а его жена, моя свекровь, — менон, это чуть-чуть ниже. А у свекрови новая служанка. Такая милая девочка лет четырнадцати. Все делает, только готовить ей не дают — она низкокастовая. Симпатичная, услужливая. Свекровь ею очень довольна. И вдруг свекровь мне говорит: «Смотри, какая порядочная, а ведь такая черная». Я даже сразу не поняла. А сама-то совсем как я.
И Правати легко коснулась пальцем своей светло-коричневой щеки.
— Однажды сидим мы на вокзале. А тут бегает ребенок, голенький, только с браслетом, совсем малышка. Я говорю свекрови: «Какая прелестная девочка!» А она мне отвечает: «Правати, я тебе удивляюсь. Что тут прелестного: она ведь черная и нищая». Понимаете: черная и нищая, значит, все. И если бы так думала только свекровь… Кончится ли это когда-нибудь?
— А что, — спросил я, — низкокастовые обязательно черные и нищие?
— Да что вы! В Москве я дружила с одной девочкой у нас в университете, неприкасаемой из Андхры. Во-первых, она светлее меня. А во-вторых, довольно богатая. Когда хариджанов наделяли землей, ее отец умело ею распорядился, он очень хороший хозяин. Потом были льготы для учебы, и он всем сыновьям дал образование. А дочку послал в Москву. У них очень приличная семья. Мы в Лумумбе очень дружили, говорили по-русски: она не знает языка малаялам, а я — телугу. Даже в Дели встречались, я была в доме ее родственников, тоже по-русски говорили. Может быть, ей легче будет с работой. Вы знаете, для них резервированы места. О нас бы кто позаботился!..
— А к вам в гости она не приедет в Тривандрам?
— Ко мне? Что вы! Вы не знаете мою свекровь!..
Посрамление и торжество книжного знания
Шли последние дни путешествия по Индии, и, сверяя свои впечатления и накопившиеся уже в блокноте записи, я начал испытывать некое смутное беспокойство. Что-то, казалось мне, я должен был обязательно увидеть, но не увидел. Вскоре понял, что именно. Мы находились уже почти месяц в «зоне интенсивного потребления бетеля» — именно так писалось в книгах, — но именно эту интенсивность я никак не мог углядеть. Что там углядеть! Я должен был обязательно пожевать бетель, не так, может быть, интенсивно, как это делают местные жители, предающиеся жеванию с юного возраста до глубокой старости, но ощутить языком, нёбом, горлом его «слабую жгучесть», поддаться «легкому наркотическому воздействию» и «заглушить чувство голода» (здесь и далее в кавычки взяты обороты и термины из индоведческих книг). Все это я был просто обязан сделать. Хотя бы потому, что потребление бетеля изучается этнографией питания, а она издавна была моей слабостью. Я был готов выполнить долг исследователя, но местные жители отчего-то на моих глазах никак «не заворачивали в бетелевый лист малую дозу извести и кусок ядра арековой пальмы». Я удвоил бдительность, внимательно осматривая чуть ли не каждого индийца, встреченного нами, но граждане дружественной страны делали все что угодно, только не жевали бетель. Заметив же повышенный интерес иностранца к их особе, они как бы невзначай одним глазом быстро проверяли, все ли у них в порядке, и, убедившись, что ничего необычного с ними не случилось, ослепительно улыбались и, подняв руку, помахивали в знак приветствия ладонью. В ладони, естественно, кулька с бетелем не было. Спутники мои, почувствовав мою озабоченность, поинтересовались, в чем причина. Я не стал скрывать.
— Это что за бетель такой? — поинтересовался Паша Князев, овощевод из-под Астрахани.
Я, как мог, описал, добавив, что на юге Индии его называют «пан». От жевания бетеля, добавил я, «слюна во рту приобретает кроваво-красный цвет».
