— Это не от него тут все тротуары красным заплеваны? — спросил Паша. — А я-то думаю, что это они все кровью плюют…
Тут-то и оказалось, что все (прописью: ВСЕ) мои спутники наблюдали, как южные люди, пожевав что-то, купленное с уличного лотка, с блаженным видом пускают изо рта пурпурную струю, да как еще далеко! Так соревнуются у нас мальчишки в начальных классах. А лотки эти повсюду, стоит только выйти в город. Мои друзья, не ведая о своем пребывании «в зоне интенсивного потребления», заметили сам факт «потребления» уже давно.
Доктор Виноградов отнесся к моей идее скептически.
— Вы себе здешнюю уличную гигиену представляете? Вам амебной дизентерии не хватает? Нет, я категорически против.
Я долго уговаривал его, объясняя, что для этнографа питания не попробовать пищевой продукт — это все равно что эпидемиологу не проверить на себе действие вакцины. Я привел в пример Пастера. Доктор сдался.
— Но только, — предупредил он, — под моим наблюдением.
Утром следующего дня в сопровождении доктора и переводчицы Правати я вышел из гостиницы, чтобы приступить к полевым исследованиям. Доктор попросил Правати показать наиболее надежного с точки зрения гигиены торговца паном. Правати охотно согласилась, тем более что ей самой редко доводилось лакомиться паном. В детстве запрещала мама, а теперь — свекровь. Обе не верили в чистоту рук торговцев, и обеим жевание бетеля представлялось вульгарно-простонародным.
Торговцы паном сидели тут же, на автобусной остановке неподалеку от Барма-базара. На низеньких столиках перед ними толпились банки, баночки и коробки с яркими разноцветными порошками и пастами. Господи, сколько раз я видел этих коммерсантов, но принимал их за уличных художников или продавцов специй. На табуретках рядом со столиком лежали стопки нарезанных большими квадратами листьев. Это и был сам бетель.
Обойдя несколько столиков, Правати остановилась у одного и произнесла короткую фразу. Торговец, оценив нас взглядом специалиста, перебрал листы в стопке, посмотрел на свет, остался качеством доволен и расстелил лист на столике. Оттопырил большой палец с угольно-черной подушечкой, слегка примерился, словно художник, раздумывающий перед первым мазком, и, запустив палец в баночку, нанес первый штрих — ярко-красный. Стремительно вытер палец о тряпицу, висящую сбоку столика («Не смотрите на тряпку!» — отчаянно крикнул доктор Виноградов), и запустил палец в следующую банку. Всего этих банок и коробок оказалось штук восемь. Поверхность листа, покрытая мазками, на глазах становилась похожей на палитру. Ложечкой торговец полил лист коричневым сиропом, потом медом, положил сухофруктов и, примерившись, приляпал сверху листок сусального серебра. Свернул все голубцом и протянул мне. Второй голубец он протянул Правати. Мы улыбнулись друг другу, а продавец улыбнулся нам. Я еще чуть помедлил и — сунул голубец в рот. То же сделала Правати.
— Серебро бактерицидно. Жуйте! — скомандовал доктор.
Рот немедленно наполнился сладкой и обильной слюной.
— Жуйте, жуйте, — сказала Правати, — немножко можно сглотнуть, остальное сплевывайте. Ох, не видит меня свекровь…
Все остальное полностью совпадало с данными литературных источников, и хотя это было приятно, крошечный червячок продолжал грызть меня. Не увидеть в упор то, что бросалось в глаза!
Но в целом настроение было превосходным: пан попробован, «интенсивность потребления» подтвердилась, и в просвещенной компании я вполне смогу доложить об органолептике потребления бетеля.
Мы завернули за угол и оказались на Барма-базаре — нескончаемом ряду сросшихся боками лавочек размером и глубиной с платяной шкаф.
Среди всего этого неспешно двигалась густая толпа, и свободного места не оставалось совершенно.
Оставалось купить несколько недорогих сувениров, и торопиться нам было некуда, тем более что выбор был широкий. Обстоятельно рассматривали мы статуэтки, тарелочки, брелоки, не вступая, однако, в торг. Это было добровольной обязанностью Правати, которая, конечно же, знала быт и нравы восточного базара гораздо лучше нас.
Доктора что-то заинтересовало, и Правати осведомилась о цене. Разговор шел по-английски и потому был понятен:
— Сколько стоит?
— Вас интересует настоящая цена?
— Нет, последняя.
— Мисс, это — самая последняя!
Продавец, пожилой мужчина в европейском платье и вязаной белой ермолке, вел торг без суетливости. Что-то мне напоминала его вязаная ермолка… Что? И я спросил нарочито спокойно:
— Правати, а почему вы говорите с ним по-английски?
— Но я же не знаю тамильского!
— А вы говорите на малаялам.
— А почему вы думаете, что он понимает малаялам?
— Да потому, что на нем шапочка, «которую носят керальские мусульмане — мопла»!
Правати недоверчиво посмотрела на меня. Во взгляде ее читалось: «Вы еше мне будете объяснять!», но, обернувшись к продавцу в ермолке, она что-то неуверенно сказала. В ответ последовал такой радостный, громкий и стремительный ответ, что у меня отлегло от сердца. Это был момент истинного торжества книжного знания…
Глава 7.
В тот день в Пенанге
Автор приходит к выводу, что о тропическом ливне лучше писать, чем под ним гулять, а для пользы дела всегда стоит посоветоваться с Лоуренсом Лю.
Мне очень хотелось, чтобы министерство информации и туризма Малайзии наградило меня сонгоком и крисом. Этой высокой награды я мог бы быть удостоен лишь по совокупности будущих заслуг. Усмотрело же министерство во мне лицо, способное к заслугам. Иначе зачем оно пригласило меня в страну? Телячий же восторг, не покидавший меня с первого до последнего дня в Малайзии, должен был убедить сотрудников министерства в том, что в выборе они не ошиблись. Пригласили нас вдвоем с востоковедом Иваном Захарченко, однако вполне могли бы выдать два сонгока и один крис. Ответственные сотрудники мисс Синди Лим и господин Разалли Хусейн судили бы, скажем, так: они (то есть мы) оба — достойные джентльмены, и восторг обоих обещает необходимые для получения награды заслуги, но негоже награждать одинаково двух людей, если один из них годится другому в отцы. И возможно ли оставлять не очень молодого человека без вполне подобающего ему криса, в то время как молодой располагает еще достаточным временем для того, чтобы заслужить свой крис? А напоминать ему о неизрасходованных еще возможностях будет сонгок.
Мои Крис и сонгок
Однако не пристало мне, человеку, мечтавшему быть увенчанным сонгоком и удостоенным криса, оставлять читателя в неведении относительно обоих этих почетных предметов. Известный мне — по источникам — малайский почетный обычай жаловать крис стал основой моих мечтаний. Сонгок же мне просто очень нравился, и я живо представлял его на своей голове. Как следует из предыдущей фразы, «сонгок» — шапочка, бархатная, на твердой основе, напоминающая феску в форме эллипса с плоским верхом, черная или темно-синяя. Если вам приходилось видеть портрет малазийского премьера, а также близкого по языку и религии президента Индонезии, вы обязательно видели и сонгок: без этого головного убора они не фотографируются. У малайцев и народов Индонезии эта шапочка означает принадлежность к исламу. Но поскольку мусульмане других стран и народов прикрывают головы разнообразными иными изделиями швейной и трикотажной промышленности, а также тюрбанами, платками и даже полотенцами, сонгок стал головным убором национального значения, и в этом качестве его можно преподносить дорогим гостям, будь они даже неверными. Сами же малайцы и индонезийцы — если они не официальные лица — довольствуются обычно скромными вязаными ермолками белого цвета, а то и вовсе ходят простоволосыми.
