— Спокойно, Александр! — скомандовал Лузгин. — Мужики, что такое «активка»?
— Нет, я отвечу, — Николай положил хлебный шарик на стол и расплющил его большим пальцем. — Отвечу, мне бояться нечего. Я головы не резал, я честно воевал.
— Инт-тересно послушать, — сказал Саша, откинувшись спиной к стене и опустив руки под стол.
— Вы, русские, народец ничего, а вот страна у вас… Была такая и осталась. Земли у вас до жопы, да всего у вас до жопы, а вы вечно к другим лезете. Ну и чего в итоге, а? Вот так-то… У меня мать русская, ты понял?
— Ну а что сюда приперся? Не настрелялся еще, бандера ты вонючая? Почему с Гарибовым обратно не ушел?
— Домой хочу, — ответил Николай.
— Домой?
— Ну да. Через Россию проще.
— А почему здесь, почему не под Самарой? Там же ближе.
— Хотел под Самарой, но Гарибов туда не пойдет — «хабара» нет, торговать ему нечем. А ждать до весны… Надоело.
— Куда пошел Гарибов, знаешь?
— Нет, не знаю.
— Врешь, Мыкола, — сказал Саша. — А ты, значит, домой собрался… Мать жива?
— Была жива, сейчас не знаю. На юге почты нет.
— Вы из Чечни… куда? — спросил Лузгин. — Ну, в смысле после этого…
— В Турцию. Два года жил у курдов.
— Ну ты даешь, Мыкола! — сказал Саша. — Василич, по последней.
— Так тут еще много! — с надеждой воскликнул Лузгин.
— Давай разливай… Семьдесят шесть, говоришь? — Водитель Саша глянул в потолок с таким видом, словно что-то считал про себя. — Хотя… Три хороших пулемета в бункерах и парочку снайперов… Можно полк положить. Хорошие у вас пулеметы были, Мыкола?
— Танковые. Мы их еще в Грозном поснимали. Машина — зверь, одно плохо: тяжелые. Мы им сошки самодельные приладили, и все равно, как очередь дашь подлиннее, он, падла, набок заваливается.
— Да, проблема, — сказал Саша. — Ладно, выпили. Щи остыли, но Лузгин решил их дохлебать: черт его знает, когда еще поешь не всухомятку. Хлеб был домашний, вкусный, особенно горбушка, и Лузгин стал высматривать, остались ли там корочки в тарелке, и за этим занятием пропустил момент, когда обе Сашины руки оказались на столе. В левой был пустой уже стакан, в правой — пистолет стволом в грудь Николаю.
— Пойдем, Мыкола, — сказал Саша. — Не будем хату пачкать.
— Ты сдурел, Александр! — Лузгин непроизвольно качнулся от стола и едва не упал навзничь вместе с табуреткой.
— Сидеть, — сказал водитель Саша. — Еще раз дернешься, писатель, я нашего друга Мыколу шлепну прямо здесь. А ты, Мыкола, руки на виду держи. Вот так, чуть повыше. А теперь вставай медленно, вот молодец, лицом к дверям и пряменько пошел, вот так, вот умница… А ты сиди, писатель. Мы недолго. Поговорим с Мыколой. А, поговорим? Поговорим…
Когда они скрылись в коридорчике, Лузгин почему-то ожидал, что сразу будет драка, грохот и стрельба, но ничего такого не случилось, даже звука шагов он не слышал, только скрипнула протяжно отворенная дверь и вскоре стукнула легонько, и снова тишина. Лузгин все ждал, когда же хлопнет выстрел, и даже задержал дыхание, но воздух кончился, а выстрела все не было, и он вдохнул всей грудью, с шумом, в ушах застучало, он торопливо закурил и сунулся к окну, но там, в кромешной темноте, не было ни звуков, ни движения. Нет, выстрела он пропустить не мог, «Макаров» хлопает дай боже — значит, повел его в штаб, в сельсовет, там разберутся, а я еще выпью, пожалуй, нервы ни к черту не годятся, рука вон как трясется, сейчас бы полотенце через шею, актер покойный Лебедев показывал на сцене этот фокус с полотенцем — убеждало… Фу, блин, весь мокрый стал… От страха или с выпивки? Ведь не тебе же пистолетом угрожали, а страшно все равно, и Николая жалко; а тех парней, что он в Бамуте убивал, не жалко? Да жалко всех, вот и сопли гужом… Домой, домой, брат Вова, и с книжкой на диван, и в душ горячий, и к друзьям — о, морды добрые, родные, как я по вас соскучился, и фонари на улицах, троллейбусы, витрины, сухой асфальт и женщины на тонких каблуках…
Дверь скрипнула и стукнула, шаги все ближе, но не Саша, а лысый Дякин, тоже морда родная, небритая, я сейчас ему все расскажу — не поверит, да я и сам бы не поверил… Какая встреча, блин, какая встреча! Трагедия, роман! Ну, Славка, тут такое было! Что? Куда идти? А зачем? Ну хорошо, идем… Ты, Славка, не поверишь! У, блин, понаставили тут табуреток… Извини, извини…
Он вышел на крыльцо за Дякиным и там, хлебнув морозной свежести, задрал голову и потянулся. Большие звезды горели ровно, без мерцаний, но почему-то не было луны.
— Сюда посмотри, — сказал Дякин.
Лузгин опустил голову и прямо под ногами, у крыльца, увидел лежащего Сашу. И так он лежал, и так рядом с ним стоял Дякин, что все и сразу стало ясно.
15
— И тогда он говорит: «Не будем хату пачкать».
— Вот болван, — в сердцах сказал Ломакин.
— Не мешайте, пожалуйста. — Пальцы левой руки Соломатина выстукивали дробь на столешнице. Лузгин снова сидел в комнате сельсовета. Дякин стоял у стены возле двери, а Ломакин сгорбился на корточках в углу за спиной Лузгина, хотя рядом был свободный стул. — Скажите, этот… — Соломатин никак не называл исчезнувшего Николая, — пытался оправдаться, оказать сопротивление?
Нет, сказал Лузгин, ничего он не пытался. Нет, никто не обыскивал его на предмет наличия ножа. Нет, он не отрицал свою причастность к бандформированиям. Нет, в разговоре он не проявлял агрессивности и не провоцировал Сашу на конфликт. Да, он допускал нелестные высказывания в адрес русского народа, но такие же высказывания он допускал по адресу народа украинского. Да, конечно же, по мнению Лузгина, причиной выхода ситуации из-под контроля (какого контроля, ты, болван!) явилось упоминание Николаем в разговоре чеченского села Бамут, в боях за который они оба с Александром принимали непосредственное участие — естественно, с разных сторон. Да, по словам Николая, он остался в селе Казанлык с целью дальнейшего возвращения на родину. Нет, он ничего не говорил о своих идеологических и прочих расхождениях с моджахедами. Если товарища Соломатина интересует взгляд Лузгина на личность пропавшего Николая и его побудительные мотивы, то можно с большой долей вероятности (ну вот же понесло, едва почувствовал себя хоть в чем-то умным и полезным!) определить его как весьма распространенный тип так называемого солдата удачи периода локальных войн, для которых непосредственное участие в военных действиях является, по сути, единственно возможной формой проявления и утверждения себя как личности, в то время как иные варианты социального бытия представляются данному типу либо недоступными, либо утратившими свою самоценность в связи с процессом последовательного разочарования…
— Хватит, достаточно. — Соломатин положил ручку на стол; из того, что ему так связно, в удобных протокольных формулах старался объяснить Лузгин, угрюмый Соломатин не записал ни слова, и вообще было неясно, зачем ему и ручка, и бумага. И уж совсем неясно было Лузгину, куда и почему ушли Махит и Воропаев, едва лишь они со Славкой явились в сельсовет и сообщили о случившемся.
