— Вы тут побудьте, — сказал Дякин, разливая. — а я в совет схожу, я быстро. В сельсовете? — спросил он водителя Сашу, и тот кивнул не глядя и поправил положение винтовки. Когда Дякин был уже в дверях, Саша позвал его: «Э-э-э!»
Дякин обернулся, и Саша произнес с улыбочкой:
— Ты, это, передай там командирам, что я тут, с писателем, — и подмигнул Лузгину. Понимающе хмыкнув, Лузгин сделал Дякину жест: все в порядке, ступай, мы тут сами управимся.
И ведь управились, особенно с бутылкой. Старуха притащила в чугунке не борщ, а просто щи, но с мясом и горячие; Лузгин возликовал, растекся в похвалах поварским талантам дякинской мамаши и с видом чуть ли не хозяина прищелкнул ногтем по опустевшей бутылке; старуха молча удалилась и молча принесла. Водитель Саша глянул уважительно и произнес:
— Ну ты, Василич, тогда и банкуй.
Николай хлебал щи совсем по-деревенски: страховал движение ложки ко рту подставленным снизу ломтем хлеба и глядел то в стол, то на винтовку. Водитель Саша перехватил его взгляд и спросил как ребенка:
— Что, нравится?
— Хорошая машина, — сказал Николай.
— В руках держать не приходилось?
— Приходилось.
— Оно и видно, — сказал Саша.
— Да, кстати, все хочу спросить, — вмешался разливающий Лузгин. — Это что за ружье? Никогда таких не видел.
— Снайперка. «Вээска» называется.
— Новая?
— Ага, конечно, — сказал Саша. — Какого года образца, девяносто пятого?
— Да вроде так, — ответил Николай.
— Вот видишь, знает человек. Вопрос: откуда? Повоевал, наверное?
Николай пожал плечами: с кем нынче это дело не бывает.
— Ну тогда давай, браток, за жизнь.
Лузгин тоже выпил и сделал постное лицо сообразно важности момента. Водитель Саша закурил без спроса и принялся рассказывать про девяносто второй год и Приднестровье, когда он был совсем еще пацан, прибился к казакам, у них окопы были в Дубоссарах в частном секторе, и по садам было до черта всяческой черешни, они бегали туда, и по ним стреляли, а жили в гостинице «Аист» с хохлами из группы Торчинского… Да нет, Корчинского, поправил Николай. Выходит, и ты?.. Да, выходит… О, мы с хохлами под Кошницей рядом лежали! Не совсем рядом: вы под Кошницей, а мы под Кочиерами… Ну давай, браток! Ну давай… Вот же здорово как, восхищенно подумал Лузгин, вот это встреча… А ваши-то официально молдаван поддерживали, с упреком сказал Саша, продали, блин, братьев славян! А я за Кравчука не отвечаю, повысил голос Николай. Он и нас продал, чуть не повязали всех, когда вернулись… Политика!.. Да, если бы не Россия… А что Россия? Как чего? А Лебедь, а четырнадцатая армия! Ну да, конечно, Лебедь, разбежались… Мы своих раненых к воротам принесем, просим: возьмите, у вас же санчасть, вы же можете! Нет, ни хера, так под воротами и умирали… Ну, я не знаю… А я знаю! И оружие только за бабки, или женщин вперед посылали: они часовых держат, а мы замки со складов сбиваем… Это так, да у самих так же было в Бендерах. Ого, в Бендерах? Помнишь группу Плашку? Да кто же не помнит? Вот головорезы, но открытого боя боялись, все из засады: наскочат и в лес… Их когда взяли, в девяносто третьем? Вроде да, только это уже без нас было. И без нас… Кончили их или как? Судили вроде… Надо было кончить. А ты где в это время был? Уже в Абхазии. С весны? Нет, с лета. А где там? Под Новым Афоном… Ну, ни хера себе, братан! Постой, постой, не понял…
— Да все ты понял, — с кривой усмешкой произнес Николай.
— М-да, ситуевина, — сказал водитель Саша. — Ну ладно, выпьем — разберемся.
— За боевое братство! — провозгласил хмелеющий Лузгин.
— Ты помолчи пока, — обрезал его Саша, а Николай так посмотрел на Лузгина, как будто извинялся перед ним.
Водитель Саша выпил и спросил, как Николай попал в Абхазию. Да через Грузию, ответил Николай, как еще, а ты под Очамчир высаживался или с казаками пришел? Под Очамчир, сказал Саша, потом прорывались в Ткварчельский анклав, там абхазам кисло было. Еще бы, сказал Николай, если б не вы, черт бы знает, как все обернулось… Вас оттуда вертолетами? Кого как, мы через горы уходили, под Шромы. Ну, правильно, мы брод держали через Гумисту, а вы в Ахалшени сидели. Хорошо вы там сидели: у каждого подствольник, а у нас ни одного… По Новому Афону из «града» вы лупили? Нет, это местные. Какие местные? — спросил Лузгин, и Саша снова отмахнулся резким жестом. Говорят, Торчинского под Шромами снайпер завалил? Корчинского, и не снайпер, а осколком, и только ранило, мы его на руках выносили… Опять в Грузию? Ну да, потом в Армению, оттуда самолетом до Москвы и поездом до Киева… А погранцы? Какие погранцы? Тогда же бардак был везде… А сейчас не бардак? Ну, сейчас другой бардак… Это правильно, другой… А в Чечне побывал? Побывал… Ну ты даешь, брательник! Ты посмотри, как жизнь людей-то сводит, да… И где там? Блин, не верю!
— Под Бамутом? — Водитель Саша даже приналег на стол, заглядывая снизу в лицо Николаю.
— Это вы были под Бамутом, — сказал Николай. — А мы в Бамуте были.
— С ума сойти! — сказал Лузгин. — Такого не бывает.
Николай пожал плечами и повернул голову к темному окну. Лузгин закурил и спросил, каким же образом тот оказался здесь, с душманами. За него ответил Саша: инструктором, кем же еще, с таким-то опытом… И что, не ранили ни разу, полюбопытствовал Лузгин. Ну почему не ранили, случалось, под Сараевом вообще тяжело зацепило. Ого, ну ты даешь, Сараево! Ну, блин, карьера… А сербы правда хорошие бойцы? Бойцы не очень, но — народ. В каком это смысле? — не понял Лузгин. А в таком, пояснил Николай, катая в пальцах хлебный мякиш, что им плевать на мировое общественное мнение. По крайней мере, тогда было плевать, а как сейчас — не знаю. А мы, значит, не народ, сказал водитель Саша. Мы тоже не народ, успокойся, вон с Крымом проваландались, теперь ни вашим, ни нашим. А сербы, значит, народ? Я ж тебе сказал, что раньше — были. И чечены народ, а мы нет? Ну, чечены — это совсем другое, они, скорей, разбойники по крови, чем солдаты. Вот в Бамуте почти сплошь малолетки были, порядку никакого, зато стрелять обучены, любили это дело… Да, есть люди, которые умеют воевать, а есть, которые любят это дело. И что, не страшно воевать, спросил Лузгин. Ну, то есть умирать. Водитель Саша хмыкнул, а Николай сказал, что умирать всем страшно, никому не хочется, но воевать — нет, если с умом, без глупостей, а пока тебя не убили — чего бояться-то? Ты, это, сказал Саша, за стаканами следи. Вас сколько человек в Бамуте было? Семьдесят шесть. Да врешь ты! Нет, не вру, семьдесят шесть по списку. Да ну тебя на хрен! Почти три месяца боев, а ты — семьдесят шесть! Да мы же под землей сидели. Ну да, я видел там, какие бункеры с ходами… Видал атаку «витязей»? А то же: шли, как каппелевцы… Да, наши парни умирать умеют… А что ж вы их не берегли? У вас ведь как всегда было: сначала пацаны-шестимесячники, потом «годки», потом уж вы, контрактники. Ну, не всегда так было, не шизди, Мыкола. При мне — всегда, Сашок, и танки у вас без активной брони: почему? Мы в первый же день два Т-80 из «фагота» завалили, потому что голые шли, без «активки». А потому, твою мать, что машины с «активкой» у нас, глядь, штабы охраняют, понял? А шестимесячники, блин, Ачхой-Мартан за полчаса взяли, понял? Ты русского солдата не лажай! А кто лажает? Кто лажает?.. Ты у меня смотри, Мыкола. А что смотреть, я правду говорю. Че, гад, не любишь русских?
