«Если ты думаешь, что я что-то сделал не так», – хотелось добавить мне, но я сдержался.
– Так докажи это. Докажи свою готовность все исправить, и это станет для нас отправной точкой.
Невзирая на кажущееся спокойствие этих слов, Стеф говорила ледяным тоном, а ее тело оставалось напряженным. Так закончился наш спор – мы достигли согласия настолько, насколько это было возможно.
Я застрял в пробке из расхлябанных грузовиков на Вуртреккер-роуд по дороге через Беллвилл: медленные колымаги пытались обогнать развалюхи, двигавшиеся совсем уж черепашьим шагом, и хотя я выехал заранее, все равно опоздал на сеанс на одиннадцать часов. Следуя указаниям Санте, я миновал несколько боковых аллей и свернул на изрытую колесами грунтовую подъездную дорожку, едва не ударившись днищем своего «хёнде» о землю, а затем нажал на кнопку домофона у ворот. Послышались шипение и щелчки. Я окинул взглядом высокую стену, окружавшую частный дом, – мощные бетонные плиты, увенчанные колючей проволокой и проводами под напряжением. Я назвал свое имя, и ворота распахнулись. Проехав по дороге вдоль забора, я увидел несколько строений среди зарослей кипариса. Санте Жубер, пятидесятилетняя женщина непонятного телосложения (она носила платье в стиле индийского сари), жестами показала мне, что я должен припарковаться у одного из кипарисов.
Уже выходя из машины, я увидел, как от крыльца ко мне несутся два огромных дога: уши развеваются, на губах слюни – это видно даже на расстоянии. Возможно, человеческий мозг на инстинктивном уровне улавливает такие подробности, готовясь к отражению нападения. Я замер на месте. Санте ничего не сделала, чтобы остановить их, спокойно наблюдая, как они подбежали и остановились в полуметре от меня.
– Вы им понравились, – на сельский манер чуть растягивая слова, сказала она, как будто я прошел какую-то проверку. Словно псы определили, что я тот, за кого себя выдаю.
Псы обнюхали мои ботинки, виляя хвостом. Я мог бы отпустить какую-нибудь шутку, что-то вроде: «А если бы я им не понравился, они бы меня сожрали?» Но я словно лишился дара речи, я был на пределе от долгой поездки и этой встречи с псами, поэтому сумел выдавить только: «Хм…» Я последовал за Санте к одному из низких строений, пытаясь подавить нарастающее разочарование. Разве психотерапевт не должен успокаивать клиентов? Разве не в этом чертов смысл психотерапии?
Поэтому, когда она провела меня в обшарпанный кабинет, у меня уже окончательно исчезло всякое желание делиться своими секретами. И когда Санте сказала: «Надеюсь, вы не возражаете, если собаки посидят с нами», мне хотелось возразить, но кто я такой, чтобы что-то говорить? Два немецких дога, надо же. Псы последовали за нами и устроились на старой коричневой подстилке на продавленной кушетке. Не так я себе представлял офис психотерапевта, спокойный, в минималистском стиле. Эта комната ничуть не походила на кабинет доктора Розена, психиатра, к которому я раньше обращался. У него был кабинет в больнице, ничем не отличавшийся, скажем, от кабинета ЛОРа или онколога. Но комната Санте была набита старой мебелью, бесформенной и задрапированной шелком, как и ее хозяйка, а ковер лоснился от грязи и собачьей шерсти. Тут воняло конским потом и псиной, за приглушавшими лившийся снаружи свет шторами сонно жужжали мухи. Мы словно очутились в подземелье, под корнями какого-то огромного дерева.
Ладно, подумал я, устраиваясь в кресле, эта комната точно вырывает меня из привычного окружения: офис в колледже, дом, Вуртрекер-роуд – все это казалось невероятно далеким от этой вонючей хоббитской норы. Впрочем, мне понравились книги, громоздившиеся в расставленных по комнате книжных шкафах из разных комплектов – шкафы стояли под странными углами, образуя естественные укрытия, где можно просто спрятаться, если что. Но затем я перевел взгляд на Санте, это бесполое создание, старую матрону, взирающую на меня с осуждением, и тут же выпрямил спину и сдвинулся к краю кресла. Я не какой-нибудь ребенок, которого подобными уловками можно заставить говорить правду. Классический прием мозгоправов: смотреть на тебя, пока ты сам что-то не скажешь, и первое предложение – самое главное, именно по нему они будут оценивать тебя в процессе терапии. Но я не собираюсь сдаваться, пусть смотрит на меня, сколько ей заблагорассудится. Конечно, мне есть что рассказать, на мой рассказ уйдет целая жизнь, и я мог бы просто начать, но почему мне нужно делать это теперь, почему именно здесь? Мне нужно говорить о моей вине со Стеф или Одеттой, а не с этой дурой.
Прошло всего секунд тридцать, но мне показалось, что они тянулись целый час. Я отводил взгляд, намеренно стараясь не смотреть ей в глаза, и вдруг понял, что мое упрямое молчание столь же много скажет Санте, как и любая первая фраза, но теперь я уже погряз в этом процессе и если не смогу сдержаться, то это станет самым позорным свидетельством проблем с силой воли. Вернее, с отсутствием силы воли. Я упрям, но слишком слаб, чтобы отстоять свои убеждения. Поэтому когда кошка начинает шипеть и мяукать, куры – кудахтать, а псы – лаять и ломиться в дверь, бросаясь от меня к Санте и обратно, я вздыхаю с облегчением. Теперь я могу повернуться к ней и сказать что-нибудь безобидное:
– Вам нужно проверить, все ли там в порядке?
Но это не безобидный вопрос, вовсе нет. Я знаю, что псы защищают Санте, как и мощная стена вокруг ее сада. Я думаю, что же случилось здесь, что заставило ее принять такие меры предосторожности? Это неспроста. Наверное, на нее напали. Кто-то из местных: прямо за ее забором начинается царство нищеты, люди в отчаянии, они готовы на все, несметное множество нищих… Я вспоминаю тех трех грабителей, вспоминаю испуганный стон Стеф – а ведь мне так хотелось больше никогда не думать об этом. Пассивность Санте, умиротворенность в духе хиппи – наверное, это еще один уровень защиты, ее маска…
Психотерапевт качает головой, уголки ее губ опускаются.
– Нет, все нормально.
И она опять таращится на меня, правая рука – на небольшой записной книжке на подлокотнике кресла. Она не барабанит пальцами, не выказывает нетерпеливости. Она ждет.
У меня нет сил на новый виток борьбы взглядов, поэтому я, кашлянув, говорю:
– Мне бы хотелось уточнить, можем ли мы со всем разделаться за один раз?
– Разделаться?
– Медицинская страховка покрывает четыре сеанса, поэтому нам не удастся провести глубокий анализ проблемы. Так, может быть, мы бы со всем разобрались за следующую пару дней? У вас будет время для сеансов?
– Давайте вначале посмотрим, как все пойдет. Условия лечения мы всегда можем обсудить позже.
Я пожимаю плечами, зная, что, какие бы скидки она ни предложила, мы не сможем себе этого позволить. Поэтому все должно решиться сейчас – или никогда.
– Зачем вы пришли ко мне сегодня, Марк?
– Чтобы доказать свою готовность.
Коричневая псина возвращается на свое место, потягивается и выпускает газы. Лицо Санте не меняется, но я улыбаюсь. Наверное, я все-таки больше люблю собак, чем кошек. Думаю, если бы у меня был выбор, я предпочел бы умиротворенность собаки невротичной самовлюбленности кота.
