Мне не сразу удается найти улицу, ведущую в промышленный район. В какой-то момент я узнаю бетонную коробку коврового склада и деревянные бараки строительной компании. Вдруг зажигаются фонари, и я вижу остановку, с которой я стартовал. Тук-тук все еще стоит на маленьком пустыре, где я его оставил. На кустах, которые худо-бедно прикрывают его, висят полиэтиленовые пакеты и обрывки газет. С одной стороны пустыря возвышается стена закрывшейся автомойки, огражденная проволочным забором. На соседних участках свалены в кучу старые автомобили и лежат груды металлолома.
Земля усеяна осколками стекла и ржавыми гвоздями, поэтому мне приходится катить тук-тук до дороги. Двух странных типов я замечаю, только когда они вырастают прямо передо мной.
— Что это у нас тут? — восклицает один, щелчком выбрасывает окурок и засовывает руки в карманы своих белых спортивных штанов. В свете фонарей видно, что он моего возраста и приблизительно с меня ростом, вот только плечи у него пошире. Он похож на человека, который в свободное время любит наведаться в фитнес-клуб. Чтобы его мускулы производили впечатление, он носит черную майку, которая сидит на нем в облипку и потому кажется нарисованной.
— Посмотри на этот хлам, — говорит второй, худощавый уродливый парень в прыщах. Он трогает крышу кабины тук-тука и хихикает, как девчонка.
— Что это? — спрашивает бодибилдер, обходя вокруг тук-тука.
— Тук-тук, — отвечаю я. Хотя меня и вырвало, я все равно еще немного пьян и не знаю, хорошо это или плохо в данной ситуации.
Худой опять хихикает, отрывает с крыши тук-тука мышиный череп и рассматривает его, будто никогда ничего подобного не видел.
— Ты откуда взялся? — спрашивает качок.
— Из Штрерица, — отвечаю я, повинуясь внутреннему голосу.
— Не знаю такого. А ты?
Тощий мотает головой.
— Впервые слышу.
Он открывает молнию на моей сумке и копается в содержимом.
— Это у черта на куличках, — говорю я и вижу, что тонкий изучает письмо моего отца, трясет книгу и проверяет коробочку из-под диска, будто там везде спрятаны деньги.
— И там все вот на таком ездят?
Качок со скучающим видом жмет на газ, берется за тормоз и крутит оба зеркала.
— Нет, только я один.
— Знаешь, что парковаться тут денег стоит?
Качок садится на сиденье мопеда и запихивает себе жвачку в рот.
Я мотаю головой.
Мимо проезжает машина, ревущий красный «Рено Р-5», хозяйка которого, дамочка в возрасте, явно забыла, что у ее авто есть не только первая скорость.
— Теперь знаешь, — говорит худой, когда машина скрывается из вида. Он обнаруживает бинокль, играется с ним и вешает себе на шею.
— В Штрерице, наверно, и бесплатно можно постоять, а у нас нет, — поясняет качок.
— Сколько? — спрашиваю я.
Качок скалится на меня.
— А сколько есть?
В левом ботинке у меня лежит триста евро, в кармане штанов — около сорока. Сорок эти идиоты все равно у меня отберут, так что лучше самому отдать. Я вынимаю из кармана три бумажки и немного монет и показываю качку.
— На кассе мой коллега.
Худощавый выбрасывает мышиный череп, забирает у меня деньги и пересчитывает.
— Тридцать восемь евро семьдесят пять центов.
— Это все?
Я киваю.
— Да.
Качок делает худому знак посмотреть во всех четырех карманах. Три из них пусты, в четвертом лежит конверт с волосами Лены. Худой открывает его, заглядывает внутрь, комкает и выбрасывает через плечо на землю.
Качок улыбается мне почти дружелюбно, будто мы старые приятели и немного поболтали, после чего встает и отчаливает. Худой не забывает обматерить меня и спешит за качком.
Я жду, пока оба уйдут, потом закрываю сумку и ставлю ее под сиденье. Вообще-то мне следовало бы пойти в полицию, но сейчас это не лучшая идея. Возможно, меня уже ищут. Мальчишка, сбагривший собственного деда, как надоевшую собаку. Я безуспешно пытаюсь найти на земле конверт, достаю ключи из тайника на кабине, выправляю зеркала, завожу мотор и трогаюсь.
Ворота дома престарелых закрыты. На одной из колонн есть переговорное устройство, но я не решаюсь позвонить и сказать, что я Бен Шиллинг, который решил забрать своего деда, по ошибке оставленного здесь днем. Я иду вдоль стены и перелезаю ее в месте, куда не достает свет фонарей. Сейчас уже четверть одиннадцатого, и почти нигде не горит свет. Пожилые люди, как известно, рано ложатся спать.
Кто-то сидит за стойкой в вестибюле, но без бинокля мне не разглядеть, та же это женщина, что была в обед, или другая. Сад почти не освещается. К счастью, здесь, кажется, нет никаких охранников, камер наблюдения или сигнализации. Я прохожу мимо фонтана, который на ночь выключают, и той скамейки, где оставил Карла.
Я прячусь за липу недалеко от трех главных корпусов и смотрю на окна наверху. Некоторые из них приоткрыты. В двух или трех комнатах сквозь закрытые занавески светится голубым телевизор, слышны тихая музыка и голоса. Надеюсь, Карл еще не спит. Надеюсь, что у него все хорошо и он сидит в кресле и наполняет свою коробку новыми бумажками. Надеюсь, я найду его. Единственный вход в здание — через стеклянную дверь, которая наверняка открывается только ключом или магнитной картой. В соседнем флигеле то же самое. Видимо, ночью на территорию дома престарелых можно зайти только через коробку из стекла и стали. То есть — придется миновать даму за стойкой.
Я засовываю рубашку в брюки, пальцами расчесываю волосы и направляюсь к главному входу. Я собираюсь постучать по стеклу, но тут автоматическая дверь, к моему великому удивлению, открывается. Женщина, сидящая за длинной стойкой из светлого дерева и гранита, поднимает голову, надевает очки и смотрит на меня с таким выражением лица, что я сразу вспоминаю бурное негодование на лице Карла.
— Добрый вечер, — здороваюсь я, стараясь говорить радостным и приветливым тоном, и останавливаюсь в двух шагах от стойки, чтобы не напугать даму. За ее спиной на невысоком комоде во всю длину стены стоят папки с делами, принтер, кофеварка и телевизор, по которому с выключенным звуком идут новости.
— Как вы сюда вошли?
Женщине около сорока лет, у нее короткие темные волосы и явное пристрастие к серьгам гигантского размера. К ее белой блузе с рюшами приколота табличка, но я не могу разобрать имя с такого расстояния.
— Я тоже удивлен, что стеклянная дверь вот так открылась. Я делаю шаг вперед, продолжая улыбаться.
Женщина ни на секунду не сводит с меня глаз.
— Я имела в виду ворота. Их же закрывают на ночь.
Ее сережки — два больших диска в желто-голубую полоску размером с блюдце. Нужно немало мужества, чтобы повесить себе такое на уши.
