– Слушаю и повинуюсь! – поклонился визирь.
Гарун-аль-Рашид наблюдал за тем, как Абу-Аллам покидает Большой зал. Визирь с каждым шагом становился выше ростом, его походка обретала силу, а волосы, лишенные чалмы и украшенные лишь феской, из полуседых на глазах превращались в черные как смоль.
«Воистину, наш визирь есть первое чудо света. И, думается, изучению сего чуда неплохо было бы посвятить какую-то часть нашего времени».
Гарун-аль-Рашид встал с подушек.
– Стража! Повелеваем призвать в Малый зал церемоний первого советника дивана и смотрителя нашей библиотеки.
Распахнулись высокие двери – вошли стражники из молчаливых, но преданных янычар. Увы, даже по собственному дворцу Гарун-аль-Рашид вынужден был ходить в их сопровождении. Он почти привык к этой церемонии, более того, уже не раз убеждался в ее красоте и целесообразности. Однако сейчас, переходя из Большого зала в Малый, халиф впервые захотел заговорить со своей охраной. Он даже открыл рот, но… сдержался. Должно быть, почувствовал, что время для таких бесед еще не пришло.
Низко кланяясь на каждом шагу, в зал вошел первый советник дивана.
– О солнце нашей страны… – начал было он.
– Помолчи, мудрейший, – халиф с досадой отмахнулся. – Твои пустые славословия мешают нам думать.
«О, как же иногда полезно быть владыкой. Особенно когда действительно надо подумать… – Крамольные мысли халифа, к счастью, были слышны только ему. Ну, или почти только ему. – Эти старики готовы утопить в словах любое дело. Они и останавливаться будут лишь для того, чтобы промочить свои воистину луженые глотки…»
Досада Гарун-аль-Рашида на самого себя была тем больше, что он недоумевал, отчего не выгнал прочь этих стариков. Отчего лишь даровал им право всегда говорить правду, вместо того чтобы призвать на службу молодых и разумных своих сверстников? Отчего решил, что эти старцы смогут давать ему достойные советы в нелегком деле управления страной? Отчего не послушался советов отца и не поспешил исполнить все, указанное в том, воистину бесконечно мудром, послании, которое получил от него в день передачи им власти? Отчего не вспомнил уроков истории?
Однако сейчас следовало спрятать досаду подальше – у него еще будет время все изменить. Теперь уже будет, ибо новые чувства стали потихоньку находить путь к ноющей душе Гаруна.
Появился смотритель дворцовой библиотеки, тоже весьма немолодой, но не похожий на ленивых лизоблюдов дивана.
«Воистину, человек, делающий дело, всегда выглядит достойнее пустобреха…»
– Почтеннейшие, – начал Гарун-аль-Рашид. – Вам уже известно, что мы намерены превратить наш прекрасный Багдад в сокровищницу мировых чудес…
Оба царедворца закивали. Первый советник – часто и угодливо, смотритель же библиотеки кивнул едва заметно и сухо.
– Вам также известно, что мы намерены в первую очередь обратить взор на знаменитые семь чудес света, о коих не пишет только ленивый…
И вновь царедворцы закивали, выражая, должно быть, готовность почтить сокровищницу своими любопытствующими визитами.
– А потому повелеваем представить нам все, чем богата наша библиотека, о рекомых чудесах. Пусть рабы доставят все, что ты, мудрейший, – тут халиф взглянул прямо в глаза смотрителя библиотеки, – сможешь найти. Тебе же, о светило мудрости, – еще один взгляд, теперь в лицо первого советника, – мы велим собрать легенды и предания, что ходят в народе. Изложи их как можно более кратко, отказавшись от славословий и медоточивых восхвалений. Ждем вас обоих не позже завтрашнего полудня…
– Книги и свитки, о сердце страны, будут собраны к закату, – смотритель библиотеки гордо выпрямился, довольный, что может хоть в чем-то опередить одышливого толстяка советника.
Халиф кивнул, дабы показать, что оценил усердие.
– Тогда распорядись, чтобы их доставили в Малый кабинет, о мудрейший. За сим мы вас более не задерживаем, достойнейшие…
Глядя в спину царедворцам, халиф удивился тому, что за все время аудиенции не услышал ни одной их мысли.
«Быть может, они думают не разумом… Или вовсе не думают?»
«Быть может, и не думают…» Должно быть, это было лишь эхо мыслей великого халифа. Но отчего тогда у эха был теплый женский голос?
Свиток двадцать седьмой
Смотритель дворцовой библиотеки оказался более чем исполнительным, ибо за час до заката все труды, в которых повествовалось о семи чудесах света, высились двумя стопками на огромном письменном столе в Малом кабинете халифа.
Малым кабинет называли лишь оттого, что был он чуть меньше Большого кабинета, в котором халиф бывал всего несколько раз в жизни. Но и Малый мог поразить любого и роскошью убранства, и размерами.
Три стены из четырех сплошь занимали окна, щедро наполняя комнату светом и воздухом. Ее можно было сравнить с оранжереей, ибо повсюду здесь благоухали цветы редких видов. Пол устилал великолепный мягкий ковер из Смирны, потолок украшали арабески, цветные и позолоченные. Два длинных дивана, обтянутые желтым и голубым атласом, тянулись вдоль стен. Еще один диван, маленький и низкий, стоял в простенке между окнами – оттуда открывалась великолепная панорама великого Багдада; по ковру были разбросаны голубые шелковые подушки.
В одном углу сверкал большой, изумрудного цвета кувшин из драгоценного муранского стекла с золотыми разводами, стоявший на таком же подносе. В другом помещался сундук из тисненой кожи с узорами, насечками и позолотой, напоминавший замысловатой отделкой марокканские сундуки. К Малому кабинету прилегала курительная, убранная более просто. Однако и она поражала золотыми арабесками, тяжелыми коврами и шелковыми подушками всех оттенков синего цвета.
Столешница, размерами достойная кабинета, была мраморной. Сейчас ее почти не было видно под свитками, которые халиф нетерпеливо разворачивал. Он готов был за ночь прочитать все, что написано, но… оказалось, что смотритель библиотеки понял свою задачу буквально и представил на суд халифа все, что только смог найти на всех языках мира, где была описана история рекомых великих чудес света.
– Аллах всесильный! – Гарун-аль-Рашид даже застонал от досады. – Ну неужели этот худой ишак, усердный до дури смотритель, не мог сообразить, что мы не нуждаемся в свитках, заполненных чинийскими письменами?! Ибо, увы, не владеем умением прочесть оное. А зачем нам все эти папирусы, покрытые коптской скорописью?!
– Коптской скорописью? – переспросил визирь, который появился в кабинете невесть откуда и невесть когда. – Воистину, о халиф, тебе не нужно было строить еще одну сокровищницу, раз в твоей библиотеке хранятся подобные драгоценные свитки.
– Да что нам от этих свитков, о визирь, если мы не можем прочесть то, о чем они говорят! Мы и знаем-то о том, что сие есть коптская скоропись, лишь потому, что так гласит табличка в углу папируса!
Визирь бережно взял в руки толстый томик, потом отложил его и раскрыл инкунабулу, поражающую красотой изображений и поистине гигантскими размерами. Благоговейно отложив в сторону и ее, едва дыша, он развернул тот самый свиток. Гарун-аль-Рашид с удивлением увидел, что пальцы визиря дрожат. На миг ему показалось, что он прикасается к переплетам из выделанной телячьей кожи так, как влюбленный в первый раз касается тела любимой.
