– Чушь, – повторил Ван Вейтерен.
Хиллер сломал скрепку:
– Не будет ли комиссар так любезен объясниться?
– С удовольствием, – ответил Ван Вейтерен. – Тебе ведь поступали сигналы? Так?
– Какие сигналы?
– О Верхавене.
Начальник полиции поднял брови и сделал вид, что ничего не понимает. Ван Вейтерен фыркнул.
– Ты забываешь, с кем разговариваешь, – сказал он. – Ты слышал о бритве Климке?
– Бритве Климке?
Удивление Хиллера стало неподдельным.
– Да. Это простые правила ведения цивилизованного и интеллигентного разговора.
Хиллер молчал.
Перед тем как продолжить, Ван Вейтерен откинулся на спинку кресла и на пару секунд закрыл глаза. «Да, его нелишне будет хорошенько пропесочить, – подумал он. – А то с ним этого давно не случалось».
Он откашлялся и начал:
– Основная суть в соблюдении баланса. Ты не можешь требовать от собеседника больше, чем готов дать сам. Руководящие работники, представители власти и обычные карьеристы любят блистать некой демократической полировкой… Один дьявол знает, зачем им это нужно на самом деле, хотя в средствах массовой информации это выглядит неплохо… Они просто-напросто отдают приказания, но им хочется обставить это как обоюдные размышления или хотя бы беседу. В этом есть какое-то мрачное наслаждение, даже старые корифеи нацизма пользовались подобным приемом при произнесении речей: голосу придавали мягкий, отчески понимающий тон, затягивая шелковую удавку… Но только ты не принимай это как личное…
– С меня довольно! – прошипел начальник полиции. – Объясни, какого дьявола ты хочешь! И будь добр, как можно яснее.
Ван Вейтерен вытащил из нагрудного кармана новую зубочистку:
– Если и мне будет дан ясный ответ.
– Разумеется, – заверил Хиллер.
– Хорошо. Тебе нужно отвечать только «да» и «нет». На мой взгляд, все выглядит так: Леопольд Верхавен убит. Всем заинтересованным лицам – в особенности суду, полиции, общественности, с ее глубочайшим уважением к нашей более или менее успешно функционирующей правоохранительной системе, и всем остальным, – вообще всем будет чертовски удобно и выгодно, если мы сочтем это дело не более чем историей, разыгравшейся где-то на задворках. Просто нужно поставить прочерк. Забыть и жить дальше. Наплевать на этого старого, расчлененного крестьянина. Если вместо этого мы сосредоточимся на сохранении общественного порядка и прочих мифических штук..
– Но… – начал было Хиллер.
– Но здесь есть одно «но», – не позволил ему ответить Ван Вейтерен.
– Какое же?
– Это не история с задворок.
Хиллер промолчал.
– Леопольда Верхавена убили, потому что он был невиновен в обоих убийствах, за которые его осудили, и потому что он знал, кто настоящий убийца.
Прошло десять секунд. Внизу в церкви Аудескерк начали бить часы. Хиллер опустил сцепленные в замок руки на стол с ковриком из свиной кожи.
– Ты можешь это доказать? – спросил он.
– Нет, – ответил Ван Вейтерен. – И не смогу, если мы прекратим расследование.
Хиллер потер большими пальцами рук один о другой и одновременно нахмурил лоб.
– Ты и сам прекрасно все понимаешь, не хуже меня, – сказал он наконец. – В некоторых случаях… в некоторых случаях, значит, нужно в первую очередь ориентироваться на пользу для общества. Если даже ты, вопреки всем ожиданиям, найдешь настоящего убийцу, кому от этого станет лучше?
– Мне.
– Ты не считаешься, – ответил Хиллер. – Возьми всех имеющих отношение к этим историям и проанализируй, кому раскрытие дела принесет пользу. Ну? Давай посмотрим! Убитым женщинам? Нет! Верхавену? Нет! Полиции и суду? Нет! Общественности? Нет!
– Убийце? Нет! – продолжил Ван Вейтерен. – Не забывай и о нем. Он будет очень доволен, если ему удастся избежать наказания. Три убийства, и не попался… неплохо. Действительно, очень неплохо!
Хиллер надел очки. Наклонился вперед и несколько секунд помолчал.
– Нет другого убийцы, кроме Верхавена, – сказал он с ударением на каждом слове. – Дело мы приостанавливаем за отсутствием доказательств. Приостанавливаем!
– Ты приказываешь мне оставить на свободе тройного убийцу?
Начальник полиции не ответил, а снова откинулся на спинку кресла. Комиссар поднялся. Немного постоял, держа руки в карманах и качаясь с носков на пятки и обратно.
Он качался и ждал.
– Ты уверен, что дело действительно обстоит так, как ты говоришь? – спросил Хиллер наконец.
Ван Вейтерен покачал головой:
– Я это чувствую. Но пока не знаю.
– И чувствуешь, кто это?
Ван Вейтерен кивнул и стал медленно пробираться к двери. Начальник полиции снова потер большими пальцами один о другой, уставившись взглядом в стол.
– Подожди немного, – сказал он, когда комиссар уже взялся за ручку двери. – Если ты… да, если ты и правда найдешь что-то, что можно будет довести до суда, то, конечно, это совсем другое дело. Хуже всего будет, если мы заварим кашу, которую потом не сможем расхлебать. Обвиняемый, которого оправдает суд… Попробуй представить себе эту ситуацию. Полторы тысячи журналистов сначала трубят о коррупции суда в случаях Верхавена, а потом о непрофессионализме, злоупотреблении властью и черт знает о чем еще… Если нам придется отпустить настоящего убийцу на свободу из-за отсутствия доказательств. Ты это понимаешь? Ты понимаешь, какой это будет скандал?
Ван Вейтерен не ответил. Начальник полиции посидел немного молча, потом, сжав зубы, завел свои часы. После чего встал и повернулся к комиссару спиной:
– Тебе придется заниматься этим самому. Мюнстер с сегодняшнего дня работает в группе Рейнхарта… Я ничего не знаю.
– Это меня более чем устраивает, – сказал Ван Вейтерен. – Кстати, я еще на больничном.
– Надеюсь, ты также понимаешь, что, в случае чего, все шишки полетят не на тебя. Поэтому я не хочу вокруг этого лишних разговоров.
– Можешь на меня положиться, – заверил Ван Вентерей. – Можешь спокойно заниматься ботаникой. За садом надо ухаживать.
– Что? – не понял начальник полиции.
«Тяжелый случай», – подумал комиссар, выходя из кабинета.
35
– Расскажите об этой болезни, – попросил он.
Женщина посадила на колени хнычущую девочку и посмотрела на него с подозрением.
Интересное дело. Вряд ли можно было назвать шедевром его конспирацию – пятидесятишестилетний доцент, пишущий диссертацию о травмах тазобедренных суставов у рожениц. Какая изобретательность! Он даже не потрудился почитать об этих болезнях заранее, наврал, что пользуется чисто статистическим методом. Назвал это социомедициной. Запасся только бланком анкеты, которая, конечно, не выдержала бы детального изучения, но все-таки – если держать ее спрятанной в папке, которую он положил перед собой, – должна была создавать некую видимость опроса.
