«Да», — сказала Долли и застенчиво подняла голову, и Элен увидела над ее губой усы из мелких капелек пота.
Они обе помолчали.
Наконец Элен произнесла: «Не хотите ли кофе?»
«Нет, благодарю, нет, право же, мне пора идти. В понедельник Мелвин возвращается в школу, и мне необходимо кое-что ему купить». Она отважилась изобразить намек на улыбку, словно предложение Элен выпить кофе действительно указывало — несмотря на телефонный разговор, — что это, в конце концов, просто светская встреча. Это была улыбка амнистированного заключенного, и улыбка расплылась по ее хорошенькому лицу и неожиданно перешла в смех избавления. «Милочка, — взвизгнула она, — сколько времени мы на них тратим — на наших детей, верно? Мелвин — вылитый отец, этот старый толстяк. Ему шестнадцать, представляете, а я должна покупать ему брюки тридцать шестого размера. — Она помолчала, улыбнулась и посмотрела на свои часы. — Ну…»
Вот теперь.
«Послушайте, — сказала Элен, наклоняясь вперед. Опять она не могла заставить себя назвать Долли по имени. — Я хочу поговорить с вами о серьезных вещах».
Долли повернулась к ней — настороженная и напряженная.
«Ну конечно, а в чем дело?»
«Сейчас приступлю к изложению, — сказала Элен без улыбки, но и без злости, держа себя в руках. — Речь идет о моем муже. Теперь послушайте… теперь, я думаю, вы знаете, почему мне хотелось встретиться с вами. Послушайте… — Она приподняла брови и, не отрывая руки от стола, предостерегающе покачала пальцем. — Я, право, считаю, что вытерпела достаточно, верно? Видите ли, у меня есть семья, которую я считаю очень важной частью моей жизни, очень важной. Ну и есть кое-что еще: приличие, вернее, неприличие происходящего, если вам понятно, что я имею в виду, и откровенно… послушайте: откровенно говоря, я устала слушать эти намеки и слухи о том, как ведет себя Милтон. Я знаю, Милтона есть в чем упрекнуть, у него много недостатков, как, я подозреваю, и у всех мужей, но я хочу, чтобы сейчас было совершенно ясно, что я не позволю вам больше так себя вести». Произнося все это, она уже понимала, что ничего хорошего не получается: она, похоже, утратила преимущество, даруемое неожиданностью, лицо ее вдруг запылало, а Долли к тому же не была раздавлена, на что надеялась Элен, а лишь смотрела на нее внимательно, спокойно, задумчиво прикусив нижнюю губу. «Вам ясно, что я имею в виду, — продолжала Элен ровным голосом, — я не собираюсь вам мстить. Я предлагаю вам сейчас изменить свое поведение, и тогда мы скажем: все забыто, живите и давайте жить другим и тому подобное. Вам ясно?» Какого черта, что произошло?
Долли лениво потянулась, весь страх прошел, словно при встрече с соперницей ее опасения, волнения перед схваткой исчезли. Она медленно потянулась, подняв сжатые руки к потолку, и издала какой-то неприятный звук, похожий на рычание, — звук, говоривший об апатии, безразличии.
«Милочка, — она со вздохом опустила руки, — я просто понятия не имею, о чем вы говорите».
«То есть… — Элен такого не предвидела: ярость. — Какого черта, что вы хотите сказать? Что вы хотите сказать, говоря, что не знаете, о чем я говорила? Я скажу вам, о чем. И вы это прекрасно знаете. Вот уже шесть лет, как мне известно про вас и Милтона. Шесть лет. Вот о чем. Смотрела, как вы одурачиваете его! Разрушаете мою семью — вот о чем! И вы не знаете, о чем я говорю! Бог мне свидетель…» Как она потеряла власть над собой, как быстро исчезла ее твердая решимость! Это хитроумное тайное оружие Долли — безразличие, самоуверенное, спокойное отрицание — превратило ее атаку в дикую сумятицу. И Элен быстро произнесла, громко и ясно: «Вы же понимаете, что я хочу сказать, верно? Вы разрушаете мою семью, потому что вы эгоистка, аморальная, порочная женщина. Шесть лет вы прокладывали путь к Милтону, а теперь, когда моя дочь уехала в школу, он еще больше нужен мне, и я не потерплю этого! Понятно: просто не потерплю!» Она погрозила Долли указательным пальцем, затем, дрожа, орошая проклятиями весь «Байд-Э-Уи», вытянула всю руку. Пожилая миссис Проссер, которая была тут управительницей, появилась в дверях вместе с группой негритянок с вытаращенными глазами. «Я не стану, прострадав шесть лет, — кричала Элен, — планировать… предвидеть, что проведу… проведу остаток жизни рабой вашей непристойной грязи!»
Долли поднялась, взяла свою сумку и зонт. Она бросила холодный взгляд на Элен.
«Подождите немного, — тихо произнесла она. — Просто подождите. Я все выложу в открытую, чего вы никогда не сделаете. О’кей. Послушайте, — прошептала она, нагнувшись к Элен, — если я совращала Милтона — совращала в вашем понимании, — так это было не в течение шести лет. А произошло это, милочка, две недели назад в Загородном клубе на устроенных вами танцах. Вот видите, я и призналась. И мы с Милтоном будем вместе так долго, как он этого захочет. И мне безразлично, сколько или где, милочка, люди говорят об этом. Потому что я люблю его, а это больше, чем вы ему даете, и вы это понимаете».
Она просунула руку в петлю на зонте — медленно, без усилий, словно собираясь за покупками, да она и собиралась.
«А теперь, — сказала она, — мы подняли тут шум, так что я лучше пойду. Не говорите о шести годах, моя дорогая, потому что это неправда. Только запомните: поступки Милтона объясняются тем, что он был просто одинок. Запомните это». И Долли швырнула на стол доллар.
Затем она повернулась и пошла, презрительно стуча высокими каблуками по линолеуму, прошла мимо миссис Проссер и изумленных официанток и вышла.
«Так вот?!» — воскликнула Элен, приподнявшись со стула, но слова ее повисли в жарком, душном воздухе, где шуршали передники и юбки и звучало хихиканье исчезавших из зала негритянок.
Через несколько минут Элен села на автобус на углу Двадцать восьмой улицы и Вашингтон-авеню и, погруженная в свои мысли, не заметила, что ее монета проскочила мимо отверстия и упала на пол. Шофер многозначительно посмотрел на нее, но это тоже прошло незамеченным. Придется ей просто молчать, подумала она, сидя в слегка раскачивавшемся автобусе, уносившем ее домой. Выход придет. Сама она, конечно, не грешила — только, пожалуй, слишком часто приходила к неверным выводам: была чересчур нетерпима… Да, молчи, терпи все и, главное, старайся выбросить из головы безграничные ошибки вроде нынешней… Ох какой позор! Унижение! Да ладно… забудь это, забудь.
В тот вечер она сидела в своем саду одна, когда Милтон вернулся из Суит-Брайера. Она рассказала Кэри, как Милтон, поставив машину и нырнув на минуту в дом — наверное, чтобы заглянуть в туалет, — вышел оттуда и сел рядом с ней.
«Ну вот, — сказал он, покачивая в руке стакан с виски, — наша девочка теперь стала взрослой студенткой».
«Все прошло хорошо?» — спокойно спросила его Элен.
«О, прекрасно. Что за ребенок! Она будет королевой красоты. Она выделяется точно бриллиант в куче угля, как говорят ниггеры. Уже теперь».
«О, как это приятно, — сказала Элен. — Жаль, право, жаль, что я не поехала. Я плохо себя чувствовала вчера вечером. А сегодня утром я чувствую себя, право, лучше. Я, право, приятно провела день».
