— Спасибо, — в черных глазах вспыхнул благодарный огонек.
— Послушайте, Наташа, вы говорили, что хотели бы иметь свое дело. Можно узнать, какое?
— У меня было много маниловских планов, последний — открыть школу-студию для одаренных сирот. Человек на десять, не больше. Но если с моей легкой руки эта десятка потом чего-то добьется в искусстве, я буду думать, что выздоровела не зря.
— Вы и так — не зря, — вырвалось у Страхова. — Только почему маниловских?
— На все нужны деньги. Большие.
— А если они у вас будут?
— Шутите?
— И не думаю. Я давно хочу вложить деньги в нечто подобное, — брякнул неожиданно для себя владелец торгового дома. — Составьте мне бизнес-план, сможете?
— Смогу.
— Сколько вам на это потребуется времени? День? Два? Неделя?
— Мне нужна пара минут, чтобы убрать чашки и выключить свет, — улыбкой охладила «плановик» его пыл. — Если вам что-то нужно, прибавим еще несколько минут.
— Умеете вы шмякнуть человека об землю, — проворчал Страхов. — Конечно, нужно, я же выдул несколько чашек. А можно спросить, чем от вас так приятно пахнет?
— Молоком и мятой, — улыбнулась она и наклонилась за уткой.
ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ
— Сегодня я вас побрею сама, — весело заявила Наталья, входя в комнату. В одной руке — небольшая миска с помазком и мылом, в другой — чайник, из-под мышки выглядывает замшевый серый пенал, с плеча свисает льняное полосатое полотенце. — Будем бриться по всем законам, — поставила миску на стол, осторожно опустила рядом чайник, подошла к «клиенту», раскрыла футляр. На черном бархате сверкнуло плоское лезвие — таким можно резать и воздух. Страхов невольно поежился. — Испугались? — рассмеялась хозяйка. — Не бойтесь, не зарежу. Это бритва моего деда, вчера нашла в чулане. После войны дедушка привез ее из Германии. Брился до конца только ею, не признавал безопасных. И правильно делал. Вот вы, например, совсем не умеете бриться: то поляны оставляете на щеках, то выскабливаете прогалины. А скажите-ка, дорогой купец, — хитро прищурилась внучка солдата Второй мировой, — известно ли вам, кто выпускал этот товар? Обратите внимание на сталь, ничуть не хуже дамасской. — Она впервые смеялась, впервые шутила и даже кокетничала, в первый раз он видел ее такой оживленной. Рядом не свечка мерцала — костерок полыхал, греться у этого костерка оказалось весьма приятно.
— Позвольте взглянуть, сударыня? — так, по мнению бизнесмена, должен был бы вести себя солидный купец. Наталья протянула футляр. — М-да, неплохая штуковина, можно сказать, превосходная. — Он провел большим пальцем по лезвию.
— Осторожно! С вас довольно и переломов, порезы — это уже перебор.
Павел Алексеевич всматривался в бритву, пытаясь разобрать мелкий латинский шрифт на слоновой кости.
— Не подглядывать!
Однажды мальчишкой в отцовском книжном шкафу сын искал энциклопедию, чтобы полюбоваться скелетом, который увидел на одной из страниц. Естественное любопытство подростка заставило примерить бритву, попавшую под руку, к своей щеке. Шрам от этой «примерки» остался до сих пор. Вот тогда Паша и услышал от отца звонкое «золинген».
— А мне нет нужды жульничать, чтобы ответить на ваш вопрос, сударыня. Это — золинген, делали немцы. В сорок пятом наши солдаты пачками привозили их из Германии. У моего отца была такая же, даже футляр точь-в-точь.
— Молодец, — она отобрала дедов трофей. — Только знания ваши не профессиональные, а сыновнии. Что, безусловно, характеризует вас как хорошего сына, но как купца не красит.
— Побойтесь Бога, Наташа, кто сейчас пользуется такими вещами? «Жилетт — лучше для мужчины нет» — вот на что спрос. А вы про какой-то «золинген» из прошлого века.
— Так, клиент, голову на подушку и закрыть рот, — шутливо скомандовала Наталья, намылила помазком его щеки, подбородок, взяла бритву и, как заправский брадобрей, лихо принялась расправляться с суточной щетиной. Пальцы, ухватившие нос, были прохладными, нежными, не цеплялись — ласково трогали. От удовольствия «клиент» закрыл глаза, едва сдерживаясь от кошачьего «мурр». «Парикмахерша» намочила горячей водой полотенце, накрыла лицо, осторожно прижав чуткими пальцами.
— Господи, как хорошо! — выдохнул в льняные полоски Страхов. — Где вы научились такому искусству?
— Я многое умею. — Она старательно обтерла влажной тканью порозовевшую кожу. — У вас еще будет возможность убедиться в этом.
— А я и так много о вас уже знаю, — похвастался гость. — Вы умеете ухаживать за лежачим, вкусно готовите, убираете лучше любой домработницы, мастерски бреете, задушевно поете. Что еще?
— Еще я читаю чужие сказки. Хотите и вам сегодня прочту на сон грядущий?
— Я давно вырос из сказок. — Он потрогал подбородок. — Класс, меня еще никто так не выбривал!
— Эту сказку не мешало бы выучить наизусть каждому взрослому. Может, тогда люди, наконец, научились бы понимать друг друга, а в мире стало бы меньше зла. — Она собрала бритвенные принадлежности, забросила на плечо полотенце, подхватила чайник. — Что-нибудь хотите? Чай? Молоко? Судно?
— Сказку. Когда начнете приобщать к добру?
— После ужина, — и направилась к двери — мэтр цирюльного искусства, возмечтавшая переделать мир.
День прошел в полудреме, бессмысленном чтении детектива, где с первой страницы становилось ясно, чем дело закончится на последней, и в размышлениях о странной девушке, которую звали Наташей. За четыре неполных дня они провели вместе часа четыре, не больше. Она невозмутимо таскала чужие экскременты, кормила, поила, брила, взбивала подушки, улыбалась, выслушивала с неподдельным интересом любую галиматью, поддерживала разговор и — умудрялась оставаться загадкой. Она выдавала информацию скудными порциями, словно блюда в дорогом ресторане: чем вкуснее, тем порция меньше. Страшная болезнь и чудесное исцеление, профессия, гибель родителей, уникальный дар брата — все по крупицам, вскользь, без подробностей. Он даже фамилии этой Наташи не знал. Она, как небо от земли, отличалась от своей тезки, когда-то подарившей Страхову сына и дочку. Его Наташка была открытой, доброй, доверчивой хохотушкой, из-за чего и пролегла дорожка от сеновала прямехонько в ЗАГС. Эту же Наталью он никогда бы не решился назвать женой: слишком много головной боли обещала ее внешняя скупость. И все-таки в девушке чувствовалась душевность. И чистота, и бескорыстное желание помочь другому. Довольно редкие качества в мире, где человек человеку не брат, не волк, а посредник или торговец.
Павел Алексеевич присвистнул от удивления неожиданным кульбитом собственного менталитета. Немыслимо даже представить, чтобы до столкновения с бедным Ваней нечто подобное могло прийти в голову владельцу «Миллениума». Он поерзал належанным задом. Если так и дальше пойдет, есть вероятность окончательно сбрендить и податься из бизнесменов в философы. Чтобы мозги не плавились, необходимо всем конечностям находиться в тандеме, а не выжидать в бездействии одной паре, когда обретет активность другая.
