– Теперь? Уйдем сейчас же? – потребовал ответаРамиэль, и опять, при всей безотлагательности решения, в его словах не было нималейшего намека на гнев. Похоже было на то, что все их мысли очищались отнизменных эмоций, и, разумеется, именно так и было.
Сетий наклонился к старику, который, естественно, не мог нислышать, ни видеть его, и прошептал ему на ухо:
– Проводи мальчика в Сан-Марко; помести его в хорошуюкелью, пусть даже он заплатит за нее уйму денег, и пусть его тамвылечат. – Затем поглядел на меня: – Мы пойдем с тобой.
– Мы не можем так поступить, – возразилРамиэль. – Не можем нарушить данный нам приказ; как мы посмеем сделатьтакое без разрешения?
– Так подразумевается. Это и есть разрешение. Я знаюэто определенно, – ответил Сетий. – Неужели ты не понимаешь, чтослучилось? Он увидел нас, и он услышал нас, и он вспомнил твое имя, он бывспомнил и мое, если бы я сам не открылся ему. Бедный Витторио, не сомневайся,мы – с тобой.
Я кивнул, почти готовый зарыдать, услышав, что наконец ониобращаются ко мне. Вся улица мгновенно показалась мне безликой, притихшей ирасплывчатой на фоне их высоких, сверкающих и спокойных фигур. Хитросплетениясвета на их одеждах причудливо перемешивались, витали вокруг них, словнобожественная ткань подвергалась воздействиям невидимых воздушных течений,которые недоступны ощущениям простых смертных.
– Это не настоящие наши имена! – брюзгливо, но снежностью сказал мне Рамиэль, как если бы выговаривал малому ребенку.
Сетий улыбнулся.
– Они достаточно хороши, чтобы мы отзывались на них,Витторио, – спокойно проговорил он.
– Хорошо, отведем его в Сан-Марко, – сказалчеловек, стоявший рядом со мной. – Пошли. Пусть монахи займутся всем этим.
Люди быстро потащили меня к перекрестку.
– За тобой прекрасно приглядят монахи вСан-Марко, – сказал Рамиэль, как если бы прощался со мной, но оба ангеладвигались рядом с нами, лишь слегка позади.
– Не вздумайте покинуть меня, вы оба, вы не смеете такпоступить! – сказал я ангелам.
Внешне казалось, что они пребывают в состоянии полногоошеломления. Великолепные складки их тончайших одеяний не были запятнаныкаплями дождя, края платья чисты и сверкающи, будто они вообще не касалисьуличной мостовой, а их ноги выглядели изысканно нежными.
– Все в порядке, – сказал Сетий. – Небеспокойся так сильно, Витторио. Мы идем за тобой.
– Мы не можем так просто бросить наших подопечных радидругого человека, мы не можем так поступить, – продолжал возражатьРамиэль.
– Такова Божья воля; как мы осмелимся поступить иначе?
– А Мастема? Разве мы не должны спроситьМастему? – спросил Рамиэль.
– А почему мы должны спрашивать Мастему? Почему вообщенужно доводить это дело до Мастемы? Мастема должен знать об этом сам.
И все продолжалось в том же духе: они снова спорили позадинас, а мои спутники убеждали меня двигаться побыстрее.
Стальное небо мерцало, затем побледнело и постепеннонеохотно стало уступать голубизне, пока мы не вышли на широкую площадь. Солнцепоразило меня и вызвало слабость. Я так мечтал о нем, так страстно егодожидался, и вот теперь оно укоряло меня и, казалось, собиралось наказать.
Мы очутились совсем близко от Сан-Марко. Ноги мои почтисовсем перестали меня слушаться. Я все время оглядывался назад.
Две сверкающие позолотой фигуры молча шли за нами, а Сетийжестами продолжал показывать, чтобы я шел дальше.
– Мы здесь, мы с тобой, – сказал Сетий.
– Я ничего не могу сказать по этому поводу, я незнаю! – сказал Рамиэль. – Филиппо никогда не попадал в такиенеприятности, он никогда не поддавался подобным искушениям, не подвергалсятаким унижениям…
– Именно поэтому нас и отстранили теперь от него, чтобымы не вмешивались в поведение Филиппо. Мы сознаем, что оказались почти на гранинеприятностей из-за того, что сейчас делает Филиппо. Ох, Филиппо, я вижу, япредставляю себе этот твой грандиозный замысел.
– О чем это они толкуют? – потребовал я ответа усвоих попутчиков. – Они говорят что-то о Фра Филиппо.
– А кто бы это мог быть, кто разговаривает, можноспросить? – Попутчик помоложе в очередной раз покачал головой – он делалэто все то время, пока сопровождал меня, то есть какого-то оказавшегося у негона попечении сумасшедшего парня, побрякивавшего мечом.
– Мой мальчик, успокойся наконец, – сказал старик,взваливший на себя львиную долю бремени по моему устройству. – Мы толькочто начали достаточно хорошо понимать тебя, а теперь ты несешь еще болеенесусветную чушь, чем прежде, – болтаешь о людях, которых никто не видит ине слышит.
– Фра Филиппо, художник, – что с нимслучилось? – вновь спросил я. – Похоже, у него какие-то неприятности.
– Ох, это становится невыносимым, – сказал у меняза спиной ангел Рамиэль. – Немыслимо, как такое могло произойти. И если тыспросишь меня, чего никто никогда не делал и не сделает, я думаю, что, не будьФлоренция в состоянии войны с Венецией, Козимо ди Медичи защитил бы своегохудожника.
– Но защитил бы его от чего именно? – настаивал я,глядя в глаза старику.
– Сынок, послушай меня, – сказал старик. –Просто иди и перестань бить меня своим мечом. Ты знатный господин, я могудопустить это, а имя Раниари и вправду напоминает мне о далеких горах Тосканы.Одно только золото, которое у тебя на правой руке, весит больше совместногоприданого обеих моих дочерей, не говоря уж о других драгоценностях. И все жепрекрати кричать мне прямо в лицо.
– Простите великодушно. Я не хотел вас обидеть. Простоэти ангелы не желают выражаться ясно.
Другой попутчик, который относился ко мне с удивительнойдобротой, который столь бескорыстно помогал мне тащить седельные мешки – а ведьв них было все мое состояние – и даже не попытался украсть хоть что-нибудь,начал было объяснять:
– Если ты спрашиваешь о Фра Филиппо, он снова попал вжуткую историю. Его собираются подвергнуть пытке – хотят вздернуть на дыбу.
– Нет, этого быть не может, только не с ФилиппоЛиппи! – остановившись как вкопанный, закричал я. – Кто мог быпричинить такое зло этому великому художнику?
