с собой забираем.
Светившиеся радостью глаза тетки Марты враз потухли.
— Да что же это? — расстроилась она. — Да почему же? Погостили бы еще немного. Праздники же. Или у вас дела какие важные?
Я кивнула.
— Да, дела, — неопределенно ответила я и пошла умываться. — А где мужчины?
Я услышала доносящийся с улицы стук топоров.
— Дрова, что ли, колют?
Тетка Марта улыбнулась.
— Да, дрова. И забор в огороде обещались поправить. А то два столба совсем уже сгнили. Неровен час, завалится. А Ферапонт Семенович... — тетка Марта запнулась. Непривычно ей было нашего Фиру Ферапонтом называть. Ведь еще только вчера он был Яковом Ефимовичем. — А Ферапонт Семенович помогает Якову Ефимовичу.
Я умылась, почистила зубы и стала расчесывать перед зеркалом волосы. Кудри мои за ночь что-то совсем свалялись и торчали теперь в разные стороны. Поэтому я не стала с ними долго мучиться, а просто завязала в хвост.
— Ой, какая же ты славная, Марьяночка, — похвалила мою прическу тетка Марта. — От женихов, наверно, отбоя нет?
Дураку ясно, что Марта мне льстила, чтобы я не торопилась с отъездом и не увозила с собой Фиру. Но все равно было приятно.
— Отбоя нет, — промычала я себе под нос. — Только где же он, этот жених? И почему не звонит?
Я посмотрела на настенные часы. Они показывали половину одиннадцатого. В деревне-то, поди, никто так поздно и не встает. А в Москве я ложусь в три часа ночи и встаю в одиннадцать утра. Я — сова и люблю работать по ночам. Не совой, конечно. Я зарабатываю нам со Степкой на жизнь (Степка-то пока студент) весьма своеобразным образом — делаю кукол и продаю их через художественные салоны и галереи. Многие нынче увлекаются коллекционированием кукол. В Москве на этом, правда, много не заработаешь. А вот в Париже мои работы продаются за хорошие деньги. Там это почему-то больше ценится. Хорошо, что у меня мама живет в Париже. У ее мужа, Поля, есть знакомый, который владеет небольшой галереей и где, помимо картин, продаются всякие разности. Поль как-то давно отнес туда несколько моих работ, которые я вообще-то привезла просто так, для подарков, и они, к моему немалому удивлению, продались за очень хорошие деньги. Теперь я постоянно отсылаю в Париж свои работы и даже участвую в международных выставках.
Я еще раз взглянула на часы.
— И Степка не звонит, — пробурчала я. — Никому не нужна.
Тетка Марта отвлеклась от помешивания чего-то там в кастрюле и спросила:
— Степка — это милок, что ли, твой?
«В принципе да, — мысленно согласилась я, — мой милок».
Но потом рассмеялась.
— Сын это мой, Марта Теодосовна. И вот чего-то не звонит матери, шельмец.
— А с кем же он у тебя остался там? — поинтересовалась тетка Марта.
Я снова хохотнула.
— Уж не знаю точно, — ответила я, — но думаю, что наверняка не один. Не дурак же он, чтобы упустить такую возможность привести подружку, пока матери дома нет.
Тетка Марта удивленно вздернула брови.
— Что-то не пойму я тебя, — сказала она. — Ему, сынку твоему, сколько годков-то?
— Ой, Марта Теодосовна, моему сынку двадцать один годок.
— Как это... двадцать?.. —опешила тетка Марта.
— Так, двадцать и даже один.
— А сколько ж тогда тебе?
— А мне сорок.
Тетка Марта отмахнулась от меня полотенцем.
— Да хватит брехать-то, — обиделась она. — Я ж не слепая. Больше двадцати пяти тебе никак не дашь.
Я посмотрела на тетку Марту с умилением. Ну знаю ведь, что врет, но все равно приятно. Разумеется, я выгляжу не на двадцать пять, а... на тридцать...
— Ладно, — сказала я, довольная похвалой, — погостим еще немного. Но пироги, сало и вареники я есть отказываюсь, сразу говорю. Я сегодня с трудом застегнула на себе джинсы, а день еще только начинается.
Тетка Марта так обрадовалась, что я отложила наш отъезд, что согласна была на любые мои условия.
— А что тебе приготовить, Марьяночка? — спросила она. — Может, голубчиков навертеть или уточку запечь?
«Голубцы — это все-таки в какой-то мере капуста», — подумала я и согласилась на голубцы.
Только я хотела выйти во двор, чтобы узнать, чем там занимаются наши мужчины, как сверху до нас донеслись охи и вздохи и вслед за этим появилась свежая и румяная Лялька, правда, с совершенно кислой физиономией.
С Борькой, что ли, все-таки поругалась?
Лялька спустилась вниз и, задрав перед нами футболку, показала на расстегнутые джинсы.
— Вот! — объявила она трагическим голосом.
— Что? — испугалась тетка Марта. — Живот болит?
Лялька посмотрела на нее с укоризной. У человека, дескать, горе, а над ним еще издеваются. Я-то прекрасно понимала ее тоску-печаль и всецело ее разделяла. У меня самой была точно такая же проблема.
— Отсюда надо срочно бежать, — заявила Лялька, в точности повторив мою мысль, высказанную десятью минутами раньше.
Тетка Марта всплеснула руками.
— Ну вот опять, — заохала она. — Ну почему же бежать? Чем вам здесь плохо-то?
Лялька даже не стала ей ничего объяснять и пошла умываться.
И действительно, как объяснить девяностокилограммовой женщине, а тетка Марта весила никак не меньше, что в мире бывают и другие представления о женской красоте. Требуется, например, наличие тонкой талии и лебединой шеи. Про ноги я вообще не говорю. Здесь — особая статья. Тут одними диетами не отделаешься, помимо них, нужны еще и тренажеры. Короче, прибавка в весе двух килограммов может стать для человека настоящей трагедией.
Но тетке Марте этого, естественно, было не понять. Ну и ладно.
Для того, чтобы несколько успокоить подругу, я сообщила, что у меня точно такая же проблема, и, приподняв футболку, показала, как джинсы впились в мою талию. От увиденного безобразия Ляльке несколько полегчало, но не настолько, чтобы настроение ее полностью улучшилось. Она по-прежнему хмуро рассматривала себя в зеркале и даже не улыбнулась, когда увидела через окно, как Фира воюет во дворе со шлангом.
Вместо того чтобы взять сначала в руки шланг, а потом уже включить воду, он сделал все наоборот. Сначала он полностью открыл вентиль на водопроводной трубе, а потом отправился искать конец валяющейся на траве резиновой кишки. Но в этот самый момент вода с такой силой рванула из шланга, что тот,
