и светлее. Скоро утро. И это радует. Все-таки при свете дня чувствуешь себя намного увереннее.
Немного успокоившись, я не заметила, как задремала.
Разбудил меня телефонный звонок. Я подскочила, как ошпаренная — думала, что наконец-то мне Макс звонит, но ошиблась. Надрывался не мой, а Лялькин аппарат. Та же по-прежнему дрыхла богатырским сном, и никакие трели, жалко имитирующие бессмертного Моцарта, не в силах были ее разбудить. Странно даже, что ночью она могла проснуться от моего шепота.
— Ляль, проснись, — позвала я, — телефон звонит.
Никакой реакции.
— Лялька! — гаркнула я. — Телефон!
Лялька в ответ только перевернулась на другой бок.
— Тьфу, ты, черт, — плюнула я и потянулась к тумбочке за ее аппаратом. — Алле, — просипела я в трубку утренним голосом. — Слушаю вас.
— Где тебя черти носят?!! — был мне ответ. — Ты что, твою мать, нервы мне мотаешь?!! Какого хрена?!! Мы где с тобой договаривались праздники встречать?!!
Я едва успевала раскрывать рот, но вставить хоть слово в водопад ругательств мне не удавалось.
— Эй!.. — пыталась прорваться я сквозь этот словесный поток. — Эй, Борис!
Это звонил Лялькин бойфренд Борис. «Бой» в отношении Бориса — это, конечно, сильно сказано. Борюсе уже хорошо за пятьдесят, и на мальчика он со своим брюшком и лысинкой никак не тянет. Но, как говорится, из песни слов не выкинешь. И уж коли нынче принято называть своих любовников бойфрендами, значит, так тому и быть. В принципе Борька был неплохим мужиком: компанейским, веселым и нежадным. Ляльку задаривал бесконечными подарками с поводом и без повода. Вот недавно «Судзуки» ей подарил ни с того ни с сего. А у Ляльки день рождения, между прочим, в феврале, а сейчас май. Короче, хороший Борька мужик, но только скандальный очень. Или, может быть, чересчур темпераментный, уж я не знаю. Ссорятся они с Лялькой постоянно. Впрочем, возможно, они находят в этом определенное удовольствие? Как говорится, что может быть слаще примирения после шумной ссоры. Лялька ему подходит по характеру. Да и по темпераменту тоже. Любая другая не захотела бы никаких «судзук», только бы не орал никто над ухом. Ляльку же это никак не беспокоит. Напротив, она бы, наверно, с тоски померла, если бы Борюня не будил ее периодически среди ночи криками по телефону: «Где опять шлялась?..» — это он так ревнует. А Лялька ему сквозь сон: «От-вянь...» — и вешает трубку. А утром Борюня, как ни в чем не бывало, подкатывает к Лялькиному дому с охапкой орхидей и мешком подарков (Санта-Клаус наш). Лялька встречает его с милейшей улыбкой, и они чрезвычайно рады друг друга видеть. Они действительно рады друг друга видеть. Более того, они жить друг без друга не могут. Без этих криков, ругани, взаимных оскорблений. Так они выражают свою любовь. И тут уж ничего не поделаешь. Их счастье, что они нашли друг друга. Правда, по-моему, они сами еще этого не поняли.
Я еще несколько раз попыталась прорваться сквозь крики Бориса, но, потерпев полное фиаско, бросила трубку Ляльке на кровать.
— Твой звонит, — пихнула я ее в бок. — Сама его крики слушай, а я пойду умываться.
Я стала натягивать джинсы, а Лялька, соизволив наконец разлепить свои веки, взяла телефонную трубку и приложила ее к уху.
По мере того как Борис что-то орал там издалека, улыбка на ее лице становилась все шире и шире. Вопли любимого были для нее суть музыка. Эти двое понимали друг друга с полуслова, с полукрика.
Я не стала дожидаться окончания «беседы» и, с трудом натянув на себя джинсы, спустилась вниз.
Кстати, о джинсах. Если мы подзадержимся в гостях у тетки Марты еще хотя бы пару дней, мне придется либо садиться на строгую диету, либо менять гардероб. За то немногое время, что мы здесь обретаемся, от пирогов, вареников и прочих Мартиных вкусностей я заметно увеличилась в объемах. Странное дело. Каждое лето, когда мы живем на даче, и тетя Вика закармливает нас всякими разносолами, я тем не менее остаюсь такой же, как и была, — худой и длинной. Здесь же — просто кошмар какой-то. Воздух, что ли, здесь какой-то особенный?
Вот, кстати, можно верить, а можно и нет, но когда мы гостим у мамы в Париже, то уплетаем там булки и круассаны в немереных количествах. Парижане вообще едят много белого хлеба. Но то ли там воздух особенный, то ли хлеб какой-то другой, то ли еще что-то, но во Франции я почему-то всегда непременно худею. А вот когда летала в гости к брату в Атланту (он там второй год по контракту работает), так почему-то прибавила три килограмма, хоть и не прикасалась к любимой американцами еде — гамбургерам, пицце, хот-догам и прочей отраве. О чем это говорит? Воздух другой. Смешно? Вообще-то смешно. Но с другой стороны, может, поэтому в Америке так много людей, страдающих ожирением? Или все-таки из-за хот-догов?
«Нет, надо срочно возвращаться в Москву, — подумала я. — А то, если и дальше так дело пойдет, беды не миновать».
Конечно, моя прибавка в весе заметна пока только мне одной. Как была худая и длинная, так и осталась. Но в сорок лет нужно особенно тщательно следить за своей фигурой. Иначе процесс может оказаться необратимым. И тогда уж нам с Лялькой никто не крикнет вслед: «Эй, девчонки!»
В свете прибавки веса все перипетии прошлой ночи, включая перестрелку, отошли на второй план. Все мои мысли целиком и полностью были заняты собственной фигурой. И я дала себе честное-пречестное слово не жрать на завтрак вареники, а ограничиться чашкой кофе и творогом. Впрочем, творог у тетки Марты был такой жирный, что по калорийности вполне мог соперничать с салом.
— Тьфу ты, пропасть! — выругалась я, вспомнив про ароматное копченое сало, которым потчевала нас вчера тетка Марта. — Домой! Срочно домой! Срочно в Москву!
Из-за занавески выглянула раскрасневшаяся от плиты тетка Марта.
— Что случилось, Марьяночка? — испуганно спросила она. — Почему срочно в Москву?
Я оглянулась. В дверях кухни стояла хозяйка. Видно, опять я свои мысли высказывала вслух. Я виновато улыбнулась.
— Да загостились мы уже у вас, Марта Теодосовна, — сказала я. — Пора и честь знать. Кстати, теперь у вас есть настоящий Яков Ефимович, — я кивнула в сторону Фириной спальни, куда определили на ночлег боцмана. — А подставного мы
