которые не подтверждаются никакими доказательствами. Подбор подобных „умозаключений“ и подводит к выводу, который должен был бы рассматриваться также в виде предположения, но преподносится как факт. В настоящее время в нашей печати уже появился ряд заметок, в которых гипотеза Сафронова предлагается читателям в качестве сенсационного открытия. Быть может, эти легковесные конструкции и способны впечатлить неопытного читателя, к тому же исполненного понятой, неизбывной ненависти к убийце великого поэта, но серьезной критики они не выдерживают». В частности, рассматривая вопрос об одежде, в которую был одет Дантес, авторы опровергают утверждения В. Сафронова: «…элементарное знакомство с историей русского военного костюма убеждает в том, что никогда никаких офицерских однобортных сюртуков с пуговицами, расположенными в один ряд по средней линии груди, не существовало. Более чем странным является и утверждение автора, что кроме кавалергардов никто сюртука не имел, в то время как с начала XIX века и вплоть до войны 1914 года их носили почти все офицеры русской гвардии и армии.
Указанная неточность уничтожает всю концепцию Сафронова, согласно которой „линия пуговиц далеко отстояла от места удара пули в грудь Дантеса“. В действительности же пуговицы на двубортном сюртуке находились именно на боковых линиях груди, почему не случайно современники дуэли соглашались с существовавшей версией, объяснявшей попаданием пули в пуговицу легкость ранения и контузию Дантеса».
Поступило в пушкинскую комиссию и письмо
А. Ваксберга, автора книги «Преступник будет найден» (1963), в которой по поводу статей М. Комара и В. Сафронова было замечено, что «загадка пушкинской гибели окончательно перестала существовать» (стр. 98). Но вскоре после выхода своей книги А. Ваксберг, ознакомившись с возражениями ленинградских специалистов, упомянутых выше, написал в Пушкинскую комиссию АН СССР письмо о том, что эта его фраза «является весьма неудачной» и что необходимо обсуждение вопроса «компетентной комиссией». Наконец, следует упомянуть и о подробном письме в эту же комиссию Н. Раевского. Его соображения заслуживают внимания; он и пушкинист (ему принадлежит книга «Когда заговорят портреты»), и биолог (работает в одном из медицинских учреждений), и получил в свое время образование артиллериста. Раевский суммируя данные авторов упомянутой гипотезы, в основном согласен с приведенными возражениями специалистов (которые ранее не были ему известны) и приводит некоторые интересные дополнительные соображения. В частности, по поводу возможности применения «кольчуги» он пишет: «Обычно она имела вид доходящей до колен рубашки из железных проволочных колец. Хорошо защищая тело от ударов холодным оружием, кольчуга оказалась бессильной против огнестрельного и, с усовершенствованием его, постепенно вышла из употребления. Кольчуги вовсе перестали изготовляться с конца XVII века („Большая советская энциклопедия“, т. 22, стр. 102). Надев подобную музейную вещь, Дантес рисковал бы, вместе с пулей Пушкина, подвергнуться ранению осколками разбитых колец. В 1837 году кольчуга – не меньший анахронизм, чем алебарда или пищаль». По поводу же «пуленепроницаемых жилетов» Раевский замечает, что в России такие жилеты не были известны даже в первую мировую войну: «Различные изобретатели пытались, правда, навязать их военному ведомству (то же самое имело место и в японскую войну), но испытания неизменно заканчивались провалом. Достаточно легкого и в то же время очень прочного материала для их изготовления, видимо, еще не существовало»…
По поводу же утверждения В. Сафронова о том, что пистолеты противников были разного калибра и убойной силы, Раевский считает необходимым произвести экспертизу специалистов по истории оружия.
В заметке Сафронова и в письмах затрагиваются и такие детали, как форма и размер пуговицы, от которой рикошетировала пуля. Все это может показаться читателю неспециалисту ненужными мелочами, но поскольку речь идет о судебно-медицинской экспертизе, такие детали приобретают иногда решающее значение. Поэтому и авторы некоторых писем рассматривают их со всей серьезностью (и не в пользу выдвинутой гипотезы).
После моих выступлений на эту тему по радио и в печати я получил ряд писем, среди которых особенно интересным и убедительным представляется обширное письмо сотрудника отдела оружия Государственного исторического музея Н. Н, Николаева. Автор – специалист в этой области и основывает свои выводы на многих опытах проникновения и отражения круглых пуль от разного рода предметов при стрельбе черным порохом, то есть в условиях, важных именно при освещении вопроса о дуэли Пушкина и Дантеса.
Н.Н. Николаев отмечает, что Пушкин был отличным стрелком. Смертельно раненный, он, лежа, страшным усилием воли преодолевая мучительную боль, навел пистолет на фигуру врага и произвел «отличный выстрел»… «пуля лишь слегка отклонилась от средней линии фигуры Дантеса, причем как раз на уровне сердца. Какие-нибудь пять сантиметров левее и Дантеса бы не было». Спасение Дантеса Николаев объясняет следующим образом. В ожидании ответного выстрела Дантес, выгодно используя дуэльный кодекс, принял позу наименее опасную – стал боком к стреляющему и прикрыл голову пистолетом. При этом рука была согнута в локте. Реконструируя эту ситуацию, Николаев заключает: можно считать, что пуля ударила в грудь Дантеса «под очень малым (порядка 10–15°) углом к касательной груди в точке удара», и что именно это оказалось самым существенным для судьбы Дантеса: получилась «почти касательная к правой стороне груди». Приводя соответствующие расчеты с учетом всех обстоятельств выстрела и препятствий, которые ослабили его эффект, и цитируя труды специалистов по оружию, Николаев пишет: «Пуля из пистолета Пушкина, пробивая руку Дантеса, имела все шансы отразиться в сторону от груди последнего, даже не встретив пресловутой пуговицы его мундира». Пуля, ослабленная прободением руки, рикошетировала. Такова точка зрения специалиста.
Что же касается «кольчуги», то она «предназначалась главным образом для защиты от рубящего оружия и пробивалась в средние века даже специальным копьем с длинным наконечником типа стилета. Уместно ли тогда говорить о ее защитной надежности против огнестрельного оружия!» Продолжая свои рассуждения, Николаев говорит, что защитное приспособление Дантес мог использовать только при условии, если он был бы простаком и профаном в оружейном деле (не говоря уж о трудности надеть плотно пригнанный к фигуре мундир поверх тяжелой, неуклюжей, металлической кольчуги). А если допустить, что Дантес воспользовался бы защитным приспособлением, то и сам удар принес бы физические телесные повреждения, которые были бы обнаружены при медицинском освидетельствовании. Кроме того, «скандал получился бы грандиознейший, грозивший Дантесу гораздо более надежной смертью от руки возмущенных русских патриотов, мстителей за своего национального поэта».
Так обстоит дело с пресловутой гипотезой о «панцире». Можно заключить, что Дантес не использовал защитное приспособление в силу прежде всего нереальности этого предприятия по всей совокупности перечисленных причин. Этот вывод Н.Н. Николаева представляется убедительным, Будущее покажет, найдутся ли более доказательные аргументы как у противников, так и у сторонников версии о «панцире»…
Среди других
