скважины, трубопроводы…
Когда родители Алексея – сначала отец, потом мать, – подточенные недугами и невзгодами, умерли, как-то так невольно получалось, что внесенный Натальей разлад тоже косвенно послужил тому причиной. Разумеется, никогда Звонарев не говорил жене ничего подобного, но всякий человек сам чувствует свою вину. Просто он либо признает ее, либо стесняется делать это и пытается переложить вину на другого. Тема родителей стала запретной в отношениях Алексея и Натальи. Она еще приходила на кладбище на девятый, сороковой день после смерти свекра и свекрови, но потом уже не появлялась никогда – видимо, боялась показаться лицемерной. Тогда и Звонарев перестал ходить с Натальей на могилу ее отца – и все это без каких-либо объяснений, по какой-то негласной договоренности. Начиналась теперешняя великая немота.
В семейных распрях никогда не бывает прав кто-то один. Достало бы у Алексея мудрости сообразить, что молоденькая, неопытная девушка столь же мало виновата в том, что доверчиво клюнула на истерическую пропаганду, как и миллионы других юношей и девушек, сказал бы он с той искренностью, с какой умел в первые годы их жизни: «Наташа, твоей вины в их смерти нет», – глядишь, все бы повернулось по-другому… Но сначала ему казалось, что само упоминание о вине лишь подчеркнет ее, а потом, когда из-за разлада с женой боль утраты родителей усилилась, он подсознательно стал действительно считать Наталью виноватой. А между тем он и сам был сильно виноват перед нею… В злополучном девяносто втором году Наташа забеременела. Алексей уже несколько месяцев не приносил домой денег: жили на маленькую зарплату жены в демократической газете и пенсию родителей. Питались, одевались кое-как, а тут – ребенок… На что его растить? Он не призывал Наташу делать аборт, но у мужчин есть для этого другие способы. Они предъявляют женам «объективные обстоятельства», исходя из которых, они сами, не возлагая ответственности на мужей, должны принять решение. А я, мол, соглашусь с любым. Наташа очень хотела ребенка, но ей, подавленной «объективными раскладами», о которых она знала не хуже Алексея, нужна была крепкая поддержка в этом – мужа, естественно, прежде всего. Родителей в эти дела не посвящали. Но Алексей, терзаемый безденежьем и стыдом за него, этой поддержки ей не оказал. «Решай сама, – твердил он, а однажды добавил: – Может, подождем до лучших времен?»
Наташа пошла на аборт, и он получился неудачным. Ей внесли в матку какую-то инфекцию, она долго болела, а потом врачи сказали, что теперь у нее мало шансов снова забеременеть. Так оно, увы, впоследствии и вышло. Как назло, так называемые лучшие времена наступили, не успела жена вернуться с операции. Алексею вдруг выплатили деньги, которые были ему должны (и они пошли на лечение последствий неудачного аборта), появилась ясность насчет новой работы…
А ведь если бы Наташа родила, ее отношения со свекром и свекровью обязательно бы изменились. Они хотели внуков и переживали, что их нет. Внук или внучка придали бы их жизни потерянный смысл – и, глядишь, они нашли бы в себе силы пожить подольше. А так – и внуков не было, и невестка попалась недобрая, демократка… Уже через год Алексей и Наталья обладали достаточными средствами, чтобы обзавестись ребенком, но так и не смогли снова зачать его, хотя порой они терзали друг друга до утра, как в юности, хотя и пила Наташа горстями выписанные ей гинекологом таблетки…
Молодым супругам кажется, что многие раздоры в их жизни исчезнут, если они будут жить отдельно от родителей. Наверное, так оно и есть. Но почему-то это правило не сработало, когда Алексей и Наталья зажили одни. В тесноте, в обиде, в нужде как-то не вспоминалось о том, о чем они мечтали в юности: о блеске, славе, свободе, которую дают хорошие деньги, о большом собственном доме и многом другом. Теперь же, когда они зажили сравнительно безбедно, сразу бросилось в глаза (прежде всего Наталье), что многие сверстники Звонарева достигли всего, о чем они мечтали, без всякой славы, одной предприимчивостью и изворотливостью ума. После ухода из демократической газеты Наталья устроилась работать в рекламном агентстве, и там, конечно, горизонты ее материальных представлений расширились. Не стоит забывать, что они и с детства были у нее не маленькими: Трубачевы жили в большой ухоженной квартире в центре, имели казенную дачу, казенный автомобиль с шофером… Однажды Наталья задала мужу «новорусский» вопрос, который потом любила повторять: «Если ты умный, то почему ты бедный?»
Увы, Звонарев не видел возможности зарабатывать больше, чем он зарабатывал. Да и как бы он смог? Посредством писательской славы? Он пользовался уважением читателей и критиков, его печатали, но славы как таковой, признаться, не имел. То ли само понятие славы изменилось, то ли он не умел этой даме понравиться. Преуспевающий писатель теперь должен был быть шоуменом, коммерсантом, с широким набором литературных и издательских проектов. Таких было не так уж много, на что Звонарев справедливо указывал жене. Но многие писатели, не способные достичь удачи своим пером, переквалифицировались в успешных издателей. «Издательский бизнес – один из самых прибыльных», – авторитетно заявляла Наталья. С годами, несмотря на разрыв с матерью, она все больше становилась похожей на нее.
Но, может быть, она была и права – чем плох издательский бизнес? Разве Пушкин и Некрасов не занимались им? Без отрыва, так сказать, от производства? Разве им не занимался институтский друг и нынешний начальник Звонарева Кузовков (правда, с меньшим успехом)?
Испокон веку повелось так: писатель, не добившийся на четвертом десятке славы, идет к своей цели в обход, – возглавив журнал, газету, издательство, чтобы выйти из тени в лучах чужой славы или просто заработать денег. Пытался и Звонарев затеять свой журнал, альманах, газету… Но… как говорил Дюма о сорокалетнем д’Артаньяне: не то чтобы он не умел пользоваться обстоятельствами, но сами обстоятельства складывались не в его пользу. В начале девяностых отношение читателей к литературе и журналистике изменилось стремительно. При Горбачеве было просто достаточно новизны, чтобы издание расходилось. При диком капитализме уже требовались крыша, раскрутка, пиар… Находились, впрочем, умельцы все это делать без больших денег, с помощью изворотливости и нужных знакомств. Алексей не имел ни того ни другого.
Но самое главное – ему не хватало психического здоровья ни для издательского бизнеса, ни для какого другого. Он вообще не отличался устойчивой психикой после того, как его избили обозленные топтуны в Ялте в феврале восемьдесят четвертого. Ужасный вещий сон привиделся ему, когда он рухнул на кровать в Доме творчества. Не помнил он ни пробуждения своего, ни того, как оказался без верхней одежды, в
