Что-то дёрнулось, и за окном оказалась ночь, глухая, совершенно нерабочая, ночь из другой половины мира, ночь из тени, седловиной накрывшей располосованную карту, ночь из-над океана. «Этому миру недолго осталось существовать», — подумал Ёжиков. На лице Жени тоже отразилась перемена времени суток, она
Вот уже и ночь, — сказал Ёжиков.
Алексей Иваныч деловито
Садись! — показал рукой, — ну, что, успешно? Не лопнул старый перун?
Почему старый перун? — Ёжиков, — Нет, он больше внешне, да и не так увлекается, это преувеличено
меру знает
да меру если можно так это ска
ну я обещал что можешь спросить спрашивай! — радостно Оортндтенбургбдт. «Бартд Ван Оортндтенбургбдт Алексей Иванович, вот что у него на табличке на двери теперь написано», — с лёгким подумал Ёж.
А ведь ты — Ёж! — сказал Оортндтенбургбдт.
Нет, это не туда пойдёт наша беседа. Так всё пойдёт в пизду. Я вообще-то пришёл специально чтобы.
— Какая разница? — Разумно и убеждающе выговорил- пропел А. И. Оооортндтендбурдгбдт. — Ты не видел, что сейчас было? Раз — и ночь! Я даже, блядь, на часы не смотрю.
Посмотрите.
Сам посмотри. — Ёж посмотрел. Стрелок три, все минутные. Тем не менее Ёжиков ещё поборолся: накрыл часы рукавом, подождал, как Женя, пару мгновений, и снова посмотрел на часы. На этот раз на них была одна минутная стрелка точно на двенадцати.
Ровно! — сказал Ёжиков. — Ровно что? — Злорадно сказал Алексей Иваныч Оооортндтендбурдгбдт. — Ровно что-то, — сказал Ёжиков, — не знаю, что именно, нет часовой стрелки, но, думаю, ровно. —Бесполезно, — сказал Ор- тенбургбдт. — Ладно, хорошо. Бесполезно. — сказал Ёжиков. Они помолчали какое-то время. Ёжиков пару раз разомкнул и сомкнул губы, а Ортенбрг помял в пальцах пухлую, красивого тёмно-фиолетового цвета ручку с серебряным пером. — Я хотел про Лейтенанта спросить, Алексей Иваныч, — примиряюще, спокойно сказал Ёжиков. — Да, Яша. Что про Лейтенанта?
Он импотент?
Что?!! — такого лица у Ортнбрга Ёжиков не видел ещё никогда. Алексей поднялся и опух, брови его изогнулись, ручка совсем исчезла в кулаке. Казалось, фиолетовое щупальце сейчас выпростается из воротника его сиреневой рубашки. Вообще, мир окрасился в синие, вечерние, весенние тона, хотя была глубокая ночь и поздняя осень.
Я хотел сказать, почему никогда у него не было никого? Любовницы? Любовника? Жены, девушки? И нет сейчас?
Яша, он же вообще не человек. Мы же говорим про Лейтенанта Лябжясчыкова? Я тебя правильно понял? Ведь есть и другие Лейтенанты. Есть просто Лейтенант. Например, Джазов, он Лейтенант. И есть просто.
Я говорил именно о Лейтенанте Лябжясчыкове. Почему его фамилия ещё ни разу на моей памяти — долгой, долгой памяти — не претерпевала полифонического варьирования? Вот вы, например, не сочтите за фамильярность, Алексей Иваныч, то Ортенбург, то Ортенборг — («Самые благозвучно-приличные вариации выбирает, подхалим» — подумал Ердтенборг) — а Лейтенант Лябжясчыков всегда, всегда, всегда Лябжясчыков? Лябжясчыков! Лябжясчыков! Лябжясчыков! — повторил Ёжиков, словно ожидая, что имя изменится, но, однако, не решаясь сам его изменить, — Лябжясчыков! Лябжясчыков!
Не каркай! Сейчас появится! Зовёшь его!
Лябжясчыков!.. — Ёжиков помолчал набираясь духовных сил для выговаривания вслух первой в этом мире вариации на фамилию Лейтенанта.
Ты не смеешь!.. — в ужасе Ортунбруг.
Л. — начал Ёжиков.
Тлап! — закрыла ему рот и нос ладонь Лейтенанта Лябжясчыкова, появившегося во плоти. — ссффффф!! — другая рука сжала ему на голове волосы и потянула так, что слёзы навернулись на глаза.
Ннннннн!! — замычал Ёжиков. — Ннмммммм!!
Импотент? — сказал Лейтенант.
Мм!.. — Ёжиков задёргался, засучил ногами.
Ну, что втыкаешь? — сказал Ортенбергу Лейтенант Лябжясчыков. — Убей его!
Алексей Иванович, сжимая в кулаке перьевую ручку, встал, медленно обогнул стол. Лейтенант оттащил Ёжикова со стулом от стола и развернул к Ортенбюргу, затем запрокинул ему голову, открывая шею. Руки Ёжикова были свободны, но
По возможности отвернувшись, стараясь не видеть ни глаз Ёжикова, ни глаз Лейтенанта, Алексей Иванович несколько раз ударил ручкой, разворачивая горло Ёжикова
Убей его!! — повысил голос Лейтенант.
Окончательно отвернувшись Ортенберг всадил ручку
Ёжикову в глаз
В какой-то слизи, воде, крови, он отошёл, пытался вытираться бумажными салфетками
Жуков потянулся было сорвать погоны ан нет их на плечах уползли и бессильно совершая сильный жест руки сжимаются в грязные кулаки на слабых плечах и поневоле Жуков понимая как это глупо искал взглядом погоны на форме, куда они уползли заглядывая даже за спину уже не глазами а непосредственным восприятием а глаза шарили по животу и рукам следили ровные волны линией по ткани нашёлся на спине а другого и след простыл и Жуков не знал стоит ли срывать и не будет ли совсем откровенно смешно и нелепо всё-таки ударил и развернув сорвал, и не знал, что: какое-то совсем неправильной формы видимо живое плоское существо как будто замши, шевелится в кулаке и щекочет и колется кусает как мышонок или муха дёргается и даже как будто издаёт тихие сдавленные звуки? Жуков поднёс рукав ближе правому уху втянул воздух носом будто не слушать а нюхать собрался а глазами будто отсчитывал приговорённому последние секунды жизни и услышал смех, тонкий далёкий смех издалека. Тогда сжал изо всех сил, не желая знать, оборвётся или нет.
Сундук! Сундук-кундук-пундук шкаф жгав Вместо шкафа сожбяцылся жгав и буггемдоуб и лыдь и фуггюнь и хдювь, мрыд, ляндг, швёбь, сылт, хфыз, янлдр, сааену, моврп. Бежало и ворочалось серое ызгёно. Стояла вень, источая щелчки. И под всем — сундук. Лейтенант встал, расталкивая вещи подошёл к стене и бился лицом об стену несколько минут. Боль вызвала впрыск внутренних потаённых эндорфинов, но мало, тогда Лейтенант сломал себе палец, потом пошёл на кухню, взял нож, сорвал с себя грязную до уже неотстиры- ваемости рубашку и стал резать себе грудь, живот и руки ножом. Потеря крови добавила ещё эндорфинов и боль опьянила, стало заметно легче. Лейтенант втёр в раны соль, захрюкал и упал на пол, из глаз брызнули слёзы. Затем Лейтенант сел на сломанный стул. На кухню выставился сундук.
Хлоп! Хлоп! — хлопнул крышкой сундук.
Вон отсюда! Вон из моего мира!
Хлац! — шмякнул дверцей жгав. — Хлоп! — врезал сундук. — Хе-хе-хе-хе-хе-хе! — рассмеялась лыдь. — Хлац! — добавил жгав.
Не уйдём! — заявило в один голос отродье и отребье Лейтенантской квартиры. Ызгёно, поворачиваясь и вереща, подступило к Лейтенанту вплотную. Лейтенант плюнул в ызгёно кровью и слюной. Сундук толкнул стул,
