он не отступиться, ну ничего, я его умаслю. И сумку на почту за одним отнесу. Все письма разнесла?
— Угу, — киваю я.
— Отмой сумку, пока я масло перелью, — велит Серафима Трофимовна и отправляется на кухню. Слышу чем-то бренчит.
Подхожу к раковине, распахиваю сумку и вдруг вижу одно-единственное письмо, которое я не успела донести и про которое совсем забыла. Забираю его из сумки и прячу в карман худи. Мою сумку от грязи.
— Ну, всё я готова, — говорит Серафима Трофимовна, выходя в коридор с горшочком полного масла. — Я постараюсь быстро вертаться, а ты пока дома посиди, запрись хорошенько и не суй носа даже во двор. И шторы задерни. Авось, пронесет.
Она одевается и выходит на улицу. От её предупреждения у меня прямо мороз по коже, после её ухода закрываюсь на все три замка. Застирываю куртку и бросаю её сушиться на веревку, поближе к печке. Мою сапоги, затем руки и прохожу в комнату. Задергиваю шторки, как велено. Сажусь на диван, вытаскиваю из кармана то письмо и пока Серафимы Трофимовны нет, решаюсь на маленькое преступление — аккуратно вскрываю конверт, уж очень мне интересно узнать, о чем же они там каждый день переписываются, эти люди, которых я никак не могу увидеть, даже встретить просто на улице, хотя хожу по поселку вдоль и поперек каждый день.
Разворачиваю письмо, бумага обычная, тетрадный лист в клетку, написано немного небрежно, маркой пастой, но прочитать можно, читаю:
«Дорогая моя, Марфушенька, спешу сообщить тебе, что помидоры по твоему рецепту удались на славу. Спасибо, что подсказала, не пропал урожай. Как у вас там дела? Как нынче зима? Морозная? Много снегу было? А у нас нападало, что и дверь не могли открыть, так и сидели в доме, пока весь снег не растаял…»
Хмыкаю, что за ерунда? Живут в одном поселке и одна спрашивает другую, какая зима была? Так зима то год назад была, сейчас осень, скоро новая зима наступит. Или это уже старческий маразм у бабушки, что она приняла один день снегопада за целую зиму? Читаю дальше.
«…Марфушенька, а к нам новая почтальонша стала ходить, опять нездешняя, молодая, письма исправно приносит, только надолго ли она у нас? Беспокойная она какая-то, только бы не сгинула как предыдущие…»
Сначала я смеюсь, читая, где меня упоминают, как новую почтальоншу, будто я не хожу к этой же самой Марфушеньке и не приношу ей письма. И почему они все так ласково к друг другу обращаются? Кикимушка, Пелагеюшка, Фимушка… Дохожу до строчки, где высказывается опасение, что я тоже могу сгинуть, как предыдущие, у меня мурашки пробегают по спине. То есть получается, до меня в этом поселке уже несколько девушек перебывало, и все почтальонками тут работали, и все сгинули? Опасная какая-та работа. Судорожно сглатываю и дальше читаю:
«…А нелюди нынче расшалилась: гоняют по ночам, свистят, только и слышен скрежет от их литовок — невозможно уснуть. Ну ничего, скоро они отправятся на Калинов мост, на реку Смородину охранять вход в большой мир и снова тишина наступит.
Ну за сим, Марфушенька, я с тобой прощаюсь до следующего письма.
Целую, твоя Ефросиния».
В большой мир? Это, случаем, не в мой нормальный? Снова судорожно сглатываю. Как мне отыскать этот Калинов мост, может быть, я тогда смогу вернуться домой?
Ещё раз перечитываю письмо, чтобы всё хорошенько запомнить, убираю его в конверт иду на кухню, там на печке в котелке что-то варится у Серафимы Трофимовны. Прихваткой отодвигаю крышку и грею над паром клеевой слой, потом аккуратно запечатываю конверт. Прячу его в карман худи.
Возвращаюсь обратно в комнату, сажусь на диван, жду Серафиму Трофимовну. Но её всё нет и нет, нет и нет. Обещалась же скоро вернуться. Может быть, что-то случилось? Вспоминаю этого одноглазого Лихая и мороз по коже.
Чтобы отвлечься начинаю размышлять обо всем. Опять пытаюсь вспомнить сколько дней я уже тут, но не могу точно подсчитать, всё путается в голове. Вроде бы немного, а какой день недели непонятно, мне кажется, что я таскаю эти письма уже целую вечность.
От голода в животе уже крутит, а из котелочка так аппетитно тянет, что слюнки текут. Иду снова на кухню. Из-под крышки валит густой пар и брызжет кипятком. Снимаю его с горячей плиты, как бы не пригорело. Заглядываю, а там картошечка с луком. Не удерживаюсь и не дожидаясь Серафимы Трофимовны накладываю себе полную тарелку, сажусь за стол и мигом уплетаю всё. Затем мою посуду, прибираюсь на кухне, а Серафимы Трофимовны всё нет.
Подхожу к окну, немного отгибаю шторку и выглядываю наружу. Пустынно на улице, впрочем, как и всегда. Возвращаю шторку на место, сажусь на диван, жду. Мерно тикают часы на этажерке и больше ничего не нарушает тишину. Незаметно засыпаю.
Просыпаюсь от того, что мне кажется, будто что-то бросили в окно, легкий такой звон стекла. Вздрагиваю, сердце начинает учащенно биться. В комнате уже сгустились сумерки и темно по углам, а Серафимы Трофимовны всё так и нет.
Вдруг слышу скрип калитки во дворе и чьи-то тяжелые шаги ступают на наше крыльцо. И в этот момент внезапно срывается со стены картина с изображением бабы Яги и падает на пол, декоративная рамка раскалывается и сам холст рвется. Подскакиваю на диване, чувствую, что это дурной знак, что это не Серафима Трофимовна вернулась.
До меня доносится звон цепи и раздается громкий стук в дверь, от которого подпрыгивают тарелки на столе и исчерчиваются тонкими линиями трещин. Вся сжимаюсь, обнимаю себя, прячу лицо в коленях и дрожу. Страшно…
— Дарина, открывай, — долбится в дверь Лихай, — я знаю, что ты здесь.
От его стука раскалываются вдребезги фарфоровые слоники на этажерке, а в старинных часах вдруг бешено крутятся стрелки в обратную сторону, выскакивает пружина и будильник начинает громко трезвонить. Зажмуриваюсь и затыкаю уши. Что-то хлопает на пол, поднимаю глаза — книжки сами собой выпадают из шкафа, переплеты отлетают, а страницы рвутся в клочья.
— Открой, не то худо будет, — угрожает Лихай, продолжая ломиться в дверь.
И мне мерещится, что уже дом ходит ходуном под его напором, вот-вот разлетится по бревнышку. Что-то трещит снаружи, как будто трактором сносят все постройки у Серафимы Трофимовны.
— Алексий! Что это ты разошелся? — слышу грозный окрик.
— Да я это ничего, Корней Иваныч, просто вот в гости зашел, — хмыкает Лихай. — Проведать бабку Ягодину.
— А зачем все постройки разнес? — кричит Корней Иваныч. — Не ты строил, не тебе
