с Декланом, но ни разу с ними.
Я думаю о той вспышке в моем сознании, когда я прижал Мэтью в траве. О том, что
я мог сломать ему шею.
Или о том, как слова моего отца проникли в мой мозг, пробудив давно дремавшие
мысли.
Может быть, он прав.
Может, это меня нужно отправить в колонию для несовершеннолетних. Запереть
там, где я никому не смогу причинить вреда.
Джефф придвигается чуть ближе и кладет ладонь мне на колено. У меня
перехватывает дыхание, но я не отодвигаюсь, и он никак на это не реагирует.
– Ты сказал, что знаешь о цикле насилия, – говорит он. – Что ты знаешь?
Его тон очень деловой. Не провоцирующий. Просто вопрос. Его голос учителя.
– Я знаю, что дети, подвергшиеся насилию, сами становятся жестокими.
– Не всегда, Рев.
– Почти всегда.
– Знаешь почему? Дело не только в генетике.
Я медлю.
– Я знаю, что это имеет отношение к тому, что в детстве твой мозг дает сбой, и к
тому, что в итоге ты не умеешь правильно справляться с эмоциями.
– Да. В некотором роде. На самом базовом уровне происходит расстройство
привязанности, когда ребенок не развивает в себе нормальную связь с опекуном, будь то
из-за пренебрежения или отречения или насилия. Ты мог видеть это у некоторых детей, которые бывали здесь. Некоторые из этих детей никогда не учились доверять.
Он прав. Я это видел. Я помню маленького мальчика, который никогда не плакал, потому что никто никогда не отвечал на его плач. Ему было три года, и он не умел
говорить.
К тому времени, как его мать избавилась от зависимости, он болтал без умолку и
любил напевать алфавит. Когда она снова получила опеку, Кристин навещала их каждый
день в течение месяца.
Джефф разводит руками.
– На самом деле, у маленьких детей довольно простые потребности. Если они
голодны, их нужно покормить. Если им грустно, их нужно приласкать. Если им больно, о
них нужно позаботиться. Это основа доверительных отношений между ними и взрослыми.
Но если нет никого, кто бы делал все это, или если все эти вещи отсутствуют, то этим
детям начинает не хватать важных деталей для построения своей личности. – Он делает
паузу. – Или же, если ответ на эти потребности отрицательный, а не просто
пренебрежительный, ребенок начинает изучать неверные ответы сам по себе. Так
например, если ребенок просит еду, а ответом служит пощечина, ребенок начинает
воспринимать это как причину и следствие.
Мое дыхание стало едва слышимым, знакомое напряжение сковало плечи.
Не знаю, могу ли я продолжать говорить об этом. Не знаю, могу ли я остановиться.
– Мой отец... он не был таким. Он был...
Дьявольским.
– Это другое, – заканчиваю я.
– Почему? – спрашивает Джефф.
– Потому что он не был пренебрежительным. Он думал, что поступает правильно.
Он верил в то, что делал. Как я могу этому противиться?
– А ты веришь в то, что он делал?
Вопрос приковывает меня к месту.
– Что?
– Ты веришь в то, что он делал? Ты веришь в то, что его действия были
продиктованы Господом?
Я замираю. Это так очевидно, но я не могу произнести этих слов.
Даже спустя столько лет, отрицание кажется преступлением против моего отца.
Я обхватываю голову руками. Внезапная мигрень пульсирует у меня в висках.
– Я не могу об этом говорить.
Короткая пауза.
– Хорошо. Я знаю, уже поздно. – Джефф слегка похлопывает меня по колену. – Нам
не обязательно говорить о б этом сейчас.
Кристин гладит мои плечи. И целует меня в лоб. Легкие касания, которые
напоминают мне, что я здесь. Сейчас. Мне восемнадцать. Мне больше не семь лет.
– У тебя был длинный день, – произносит она. – Поспи немного.
Она поднимается с кровати и уходит.
Джефф остается сидеть.
– Я говорил серьезно. Если присутствие Мэтью доставляет тебе неудобства...
– Не доставляет. – Я прочищаю горло и тру ладони о колени. – Все в порядке.
Он медлит.
– Что-то еще происходит, Рев. Хотел бы я, чтобы ты поговорил со мной.
Ох, я бы тоже этого хотел.
– Завтра, – говорю я. У меня слабый голос. Все во мне кажется слабым. – Завтра, ладно?
– Ладно. – Он встает со стула и слегка сжимает мое плечо.
Когда он подходит к двери, я его останавливаю.
– Подожди. Почему Мэтью продолжает сбегать? Куда он убегает?
– Он не говорит. – Лицо Джеффа становится задумчивым. – Иногда мне кажется, что люди настолько привыкли к негативной обстановке, что что-то позитивное кажется им
неприятным или даже пугающим. Это имеет отношение к тому, о чем мы только что
говорили. Когда ты никому не можешь доверять, незнакомое место становится особенно
пугающим. – Тяжелая, весомая пауза. – Подумай об этом, Рев. Почему ты сбежал?
Я отвожу взгляд. На самом деле, у меня нет на это ответа.
Вообще– То, есть, и мне стыдно в этом признаться.
Джефф не настаивает. Его голос звучит ласково, хотя я этого и не заслуживаю.
– Спокойной ночи, Рев.
– Спокойной ночи.
С этими словами он закрывает дверь, оставляя меня наедине с моими мыслями.
Глава 19
Эмма
Папа: Эмма, мне не нравится то, как мы расстались прошлым вечером. Я буду
рад
