воду без предварительной очистки было делом рисковым, но некоторые ученые того времени находили ее целебной. Последняя стадия собственно разлив «Зеленая Река» — вода успокаивалась и затопляла все возможное пространство, превращая пустыню в водный край.
Что вы все тут ненормальные! Неужели, кто-то действительно лез в воду без лодки во время притока воды⁈
Гормери только головой покачал. Но верховный жрец почему-то счел это одобрением и с энтузиазмом продолжил:
— А в планах у меня открыть больницу! При каждом уважающем себя храме есть больница.
Столичный писец попытался припомнить при каком храме в Ахетатоне существует больница. Понял, что зря старается. Зачем при светлом и чистом храме, в котором люди служат богу, открывать учреждение, где люди служат людям. Это как-то… неправильно.
Видимо, по его озадаченному лицу жрец опять угадал его мысли, и пояснил неприятным задушевным тоном. Как будто они с ним уже приятели:
— В Уадже, видите ли, свои правила. Если при храме никого не исцеляют, люди в его величие не поверят.
Гормери постарался остаться спокойным. Гнев только силы забирает. Нельзя позволить этому разрушающему чувству затопить себя изнутри. Нельзя, хоть и хочется. Когда в городе пытаются жить по каким-то там своим правилам, которые ко всему прочему противоречат тем, по которым живет столица, надо не больницы строить и хором петь, а слать донесения в кебнет главного храма Ахетатона. Поступи Бекет-Атон так с самого начала, сейчас в Уадже никто бы уже не сомневался, что храм Атона велик и без больницы. Но этот прыщ отписывался о достижениях, даже не намекнув ни разу, что происходит в городе на самом деле.
— Кстати, что вы скажете о других храмах? Службы проходят?
— О! — жрец испуганно округлил глаза. Притворялся, ясное дело. Весь он был какой-то ненатуральный. Словно и не жрец вовсе, а площадной артист играющий роль этого самого жреца на потеху публике
— Как можно! Мы за этим следим. Все храмы в Уадже давно закрыты. Кроме, разумеется, финикийского, богине Иштар. Но тут уж ничего не поделать. У них договор с царем, да будет он жив, здрав и невредим.
О договоре финикийцев с царем Гормери ничего не знал, а потому и уточнять не стал. В Ахетатоне чужестранцы не приживались и храмов своих не строили. Пару раз он находил амулеты Иштар у вероотступников. Но как раз эти безделушки в вину нмкому не ставились. Потому что великий царь Неферхепрура Эхнатон запретил только старых богов подвластной ему страны. А Иштар покровительница Финикии. Вот пусть финикийский царь с ее храмом и разбирается.
— Неужели не проводятся тайные служения в старых храмах?
Жрец тут же сыграл дурачка: развел руки, втянул голову в плечи и для пущей убедительности выпятил живот. Еще и глаза выпучил. Только что слюни не пустил.
— Что вы такое говорите! Как можно!
Из чего Гормери заключил, что проводятся в этом городе тайные служения в закрытых храмах. Еще как проводятся!
— А что же мы все на солнцепеке-то сидим, господин писец, пожалуйте за мной. Я покажу вам покои, которые мы отвели вам, а потом уж поговорим о городских делах в тенечке за бокалом прохладного вина. Вы какое предпочитаете? Виноградное или гранатовое?
* * *
С поминальным вечером решили не затягивать, устроили на закате того же дня. И поскольку весть о том, что в Реке нашлась именно дочка пекаря Хенуттаве специально никого из родственников, друзей, знакомых и соседей звать не пришлось. Сами набились в дом осиротевшего отца до отказа, а еще тесными рядками расселись в небольшом уютном дворике и толпились, гомоня, на улице перед низким плетеным забором.
Стол для подношений в похоронное приданое Хенуттаве трещал от натуги, и гости складывали подарки уже рядом, прямо на пыльную, густо посыпанную пустынным песком землю. В основном несли недорогие амулеты, глиняную посуду, отрезы материи для сотворения священного тела Сах из того, что осталось от бедной девушки. Над ее телом жрецам придется поработать. Залатать каждую рану, наложить на нее специальные амулеты, сдобренные защитными заклятиями, чтобы тело снова стало целым. Ведь даже малая дырочка грозит стать большой проблемой для того, чье Ба перелетело за горизонт. А уж такой случай, когда буквально живого места нет, требует невероятных усилий мастеров и долгих молитв. Сможет ли оплатить такой дорогой обряд простой пекарь?
Тамит удалось пробиться во дворик и даже осмотреть стол для подношений.
«Если продаст часть из этого добра, то хватит еще и на похороны», — решила она, сдержавшись, чтобы не присвистнуть.
То, что смерть несчастной стала городской новостью номер один, принесла ее семье пользу. Каждый житель Уаджа, которому рассказали с волнением, что на пирсе проходит опознание неизвестной утопленницы, кто сам долго ждал результатов на берегу, знал, или просто видел Хенуттаве живой теперь чувствовал свою причастность к ее смерти. Она из незнакомки, стала чуть ближе и даже роднее. Стала своей.
Безутешный отец скорбел в доме, так что Тамит пришлось ограничиться осмотром двора, гостей и стола подношений.
Увидев среди них корзинку с небольшими глиняными фигурками она фыркнула: не иначе как какой-нибудь трагически настроенный аристократ принес этих ушебти. Глиняных слуг, которые в Дуате должны превратиться в настоящих. Зачем слуги дочке пекаря? Она же не принцесса!
А потом Тамит заметила кое-что интересное, вернее кое-кого.
— А ты-то что тут делаешь? — она склонила голову на бок, разглядывая своего детского врага, который теперь вырос и стал писцом в храмовой сокровищнице.
— Какое тебе дело? — буркнул в ответ Гормин, — Зашел вот, поднести последний подарок. Уже и в этом видишь преступление? Маджой ты недоделанный.
Тамит проглотила обидный упрек. И про недоделанного маджоя уточнять не стала. Этому парню, похожему на платяной сундук, который поставили вертикально, пока не обязательно знать, что сам писец циновки храмового кебнета взял ее в напарники. Ну, да, не по собственной воле. Но ведь судят по результату, разве нет?
— Я дружила с Хенуттаве, — соврала она, понадеявшись, что сам Гормин не так хорошо знал умершую, чтобы не поверить, — И она о тебе ничего не рассказывала. Неужели ты был ее тайным ухажером?
На этот полушутливый вопрос Гормин вполне искренне вздохнул. Да с таким чувством, что Тамит тут же стало стыдно за свою несерьезность. Она забыла, что они стоят посреди поминального вечера в доме отца погибшей девушки, а не на базарной площади. Хотя гул голосов, протяжные песни нанятых музыкантов и даже едва различимые смешки убеждали в
