спрашивает, и так было ясно.
— Так хорошо, как только возможно, — ответил Эдгард. — Ты не тревожься о них, парень, лишними мыслями голову не забивай.
— Мне ничего не передавали?
— Что скучают, ждут. Да это и так ясно. Вот закончишь работу, навестишь, то-то они обрадуются!
Хвостатый кивнул, поблагодарил, но всё-таки не сумел представить, чтобы Карл сознался, что по кому-то скучает. Скорее он сказал бы что-то едкое. Эдгард, наверное, приукрасил.
Как бы там ни было, но на душе стало полегче, и в следующие дни Ковар смог целиком сосредоточиться на работе.
Вот только ночами порой подолгу не мог уснуть, вертясь с боку на бок и прислушиваясь к мелодии, долетающей неведомо откуда. К утру, когда звенел будильник и мастер поднимался, чтобы развести огонь в печи, музыка совсем слабела.
Вскоре был готов и пробный механизм, который больше напоминал плоскую шкатулку, чем сердце. Мастер Джереон носил его на ремне, чтобы испытать. С тех пор, как пружину завели ключом, прошло уже два дня, и механизм всё ещё не останавливался.
Тут бы и радоваться, вот только старик с каждым днём всё больше мрачнел.
— Поговорить надо, — сказал он ученику однажды под вечер, после того, как им принесли ужин и новых посетителей не ожидалось.
Хвостатый с готовностью кивнул. Ему не хватало их прежних доверительных бесед, а мастер Джереон хотя и извинился при встрече, но в следующие дни держался отстранённо и будто бы неприязненно, обращался лишь по делу. Понятно было, что старик ещё зол, но вместе с тем и обидно. Не случалось у них прежде таких серьёзных размолвок, и было Ковару больно не меньше, чем из-за ссоры с родителями.
— Слушай сюда, — сказал мастер. — Мне от тебя нужно обещание, что к дочери моей ты впредь и близко не подойдёшь. Клянись.
Хвостатый и сам не знал, что ожидал услышать, но уж точно не это, и потому с обидой ответил:
— Клятвы такой я давать не стану. И хочу, чтобы вы поняли наконец: я не какой-то там негодяй, который хочет погубить Грету. Думаете, желаю ей такой судьбы — насмешек, оскорблений, жизни сломанной? Я буду держаться на расстоянии, но не потому, что вы просите, а потому, что сам так решил. Но если однажды ей понадобятся помощь и поддержка, тут я в стороне не останусь, ясно вам?
— Да уж найдётся кому помочь, — сухо ответил старик. — Не понял ещё, что ли, дурень — стоит господину Ульфгару пронюхать, что Грета для тебя что-то значит, как он её не пожалеет, лишь бы от тебя чего добиться. Так что как бы поддержка твоя ей ещё боком не вышла.
— Сейчас она в темнице не из-за меня, а из-за вас!
— Всё верно, из-за меня. А когда меня не станет, хочу, чтобы у правителя больше не было повода измываться над моей дочерью, ясно тебе?
— Уж о том, чтобы по моей вине такого не случилось, я позабочусь, — зло ответил хвостатый.
Некоторое время они ещё посидели в молчании, хмуро переглядываясь и не зная, что сказать друг другу. И тут в дверь будто бы кто-то заскрёбся.
Старик подскочил, открыл её нараспашку так, что тяжёлая створка громко ударила о стену.
— Кто там ещё? — громко и недовольно спросил он, огляделся, но никого, видимо, не заметил.
Хвостатый со своего места видел тёмный двор, огни на стене вдалеке, но ни движения, ни души.
Мастер постоял ещё на пороге, но затем всё-таки прикрыл дверь, вернулся к огню.
— Не хватало, чтобы ещё подслушал кто, — проворчал он вполголоса. — Так вот, парень, мне было бы куда легче на душе, если б ты клятву дал.
И добавил, перейдя на шёпот:
— А улучишь момент — беги! Беги отсюда, не раздумывая, и затаись, как сумеешь. Вот это, — он указал на механизм, висящий на груди на ремне, — дрянь. Злое дело мы делаем, и… Да ты слышал это?
За дверью вновь раздался странный звук, будто по дереву провели металлом. Тут уж и хвостатый не усидел, подскочил первым, выглянул наружу. Его чуткий слух уловил лёгкий удаляющийся шум. Повернув голову вправо, на звук, Ковар заметил что-то похожее на движение в глубоких тенях за водосточной трубой.
Он осторожно, не спеша подошёл. Небо, как это часто бывало, плотно затянули тучи. Ни луны, ни звёзд, ни окон с этой стороны замка — ничего не освещало двор, и после уютного жёлтого света мастерской он казался чёрной ямой. Так что когда из-за трубы что-то бросилось на хвостатого, он даже вскрикнул от неожиданности, хотя и был настороже.
— Братишка! — услышал он знакомый голосок. — Мы всё-таки тебя нашли, Верный не подвёл!
— Ты ещё здесь откуда? — удивлённо спросил Ковар, отцепляя тонкие пальчики от своей талии и присаживаясь. Было, впрочем, так темно, что он едва различал в этом мраке восторженное личико Каверзы. Девчонка тут же повисла у него на шее.
— Мы скучали, — горячо задышала в ухо. Шее стало мокро.
— Я же велел ждать у Карла, — строго сказал хвостатый. — Как ты вообще сюда добралась? А если бы с тобой что по дороге случилось?
— Карл проклятый с твоего отъезда как запил, так и не трезвел больше, — жалобно ответила девчонка и шмыгнула носом. — И не нужны мы ему, только тебе вот и были нужны.
— Что ж мне Эдгард не сказал ничего! — подосадовал Ковар. — Сказал, всё у вас хорошо.
— Торговец? А он и не заезжал, — сообщила Каверза. — Ну, или уже после, как я ушла.
Хвостатый только вздохнул тяжело и покачал головой, думая, что скажет при встрече Эдгарду. И ведь как наловчился врать, пройдоха! Неудивительно, что и сам правитель ему доверяет, этакому лжецу.
— Ты где там? — негромко донеслось от двери. — Случилось что?
— Зайдём-ка внутрь, — сказал Ковар, отрывая девчонку от земли, так как шею его она отпускать не собиралась. — Там поговорим.
И зашагал обратно, к жёлтому прямоугольнику входа.
— Это ещё что? — ахнул старик. Впрочем, быстро пришёл в себя, отстранился, потянул хвостатого за рукав рубахи:
— Скорее! Не ровен час, стражники со стены углядят! Ах, да чтоб тебя!
Последние слова он произнёс изменившимся тоном, и Ковар невольно оглянулся. Оказалось, за ним по пятам неслышно шёл волк, на голове которого, покачиваясь, ехал ворон.
Лапы волка Каверза догадалась перемотать тряпками, оттого он не производил ни звука, мягко ступая по камням двора.
— И они здесь? — только и спросил хвостатый.
— Говорю же, мы вместе решили тебя искать, — довольно ответила девчонка. — А пожевать ничего не найдётся?
Взгляд её упал на стол, где остался нетронутый ужин.
— Одну порцию
