Хлеб! Хлеб! Хлеб! Хлеб! Запоёт и твой цеп! Засыпай закром Золотым зерном!
Пётр слушал и вздыхал, качая головой.
— Ой, земля, землица! — говорил он. — Вспахал я тебя сохой, заборонил бороной, а засевать, видно, слезами придётся.
А цепы стучат и стучат: туп-луп, туп-луп! тупы-лупы, тупы-лупы!..
Бьют цепы по золотой соломе, сыплется из колосьев золотое зерно. Ударит молотильщик посильней — и брызнет зерно далеко за ток, к самой риге. Так искры разлетаются, когда кузнец молотом бьёт по наковальне.
А у риги — шум и драка. Тучи воробьёв кидаются с тополя на просыпанное зерно — чирикают, пищат, клюются; но, чуть ворохнулось что-нибудь вблизи, они — фрр! — и назад на тополь, словно их ветром сдуло.
— Чего это воробьи сегодня раскричались? — дивятся крестьяне. — К дождю или к вёдру?
И невдомёк им, что среди воробьёв гномики снуют, ловко подбирая упавшие зёрна.
Воробей одно склюёт, а гномик десяток сгребает. Вот какие прыткие!
Воробьи орут, будто их грабят; распушив перья, наскакивают на воров в красных колпачках. А те и внимания на них не обращают, преспокойно расхаживают себе среди крикунов и зёрна собирают, какие получше, — кто в мешочек, а кто просто в полу плаща.
— На тебе, воробышек, зёрнышко попорченное, выщербленное, кушай на здоровье! А целенькое, ядрёное на посев годится. Из одного посеянного зёрнышка сто вырастет. Соберёт бедняк урожай, ребятишек накормит — глядь, и вам, воробьям, перепадёт — приговаривали гномы, подбирая зерно.
Но слова их тонули в пронзительном чириканье: воробьи никакого внимания не обращали на эти мудрые речи. Что с них возьмёшь!
Между тем цепы били и били по золотым колосьям, а гномы всё трудились да трудились, собирая зерно. А что насбирают за день — к яме снесут и ссыплют.
Яма у них была под корнями дуба — сухая, серебристой берёстой выложенная. Вверху — отдушина, сбоку — вход, а посредине — большая куча отборного золотого зерна: с четверть, наверное, будет!
Такое богатство не оставишь без присмотра, без сторожа!
И гномы стали по очереди приходить, зерно липовой лопаткой разгребать, просушивать, проветривать. А вечером опять всё в кучу сметут, отдушину мхом заткнут от росы, от сырости и сами спать лягут у входа.
Но вот в один прекрасный день Соломенное Чучелко, карауливший яму, заметил, что зерна как будто поубавилось.
«Утряслось, наверное», — подумал он.
Прошла ночь.
На другую ночь зерна ещё меньше стало.
«Подсохло просто!» — подумал Василёк, стоявший в ту ночь в карауле.
Но на третью ночь убыль стала так заметна, что Букашка — теперь его черёд был сторожить — за голову схватился и забил тревогу.
Сомнения нет, кто-то ворует зерно.
Сбежались гномы, смотрят: беда! И половины не осталось!
Но слезами горю не поможешь… Пошли они к королю за советом.
— Ваше величество, — говорят, — кто-то зерно у нас ворует! Как быть?
— Поймать вора!
А гномы в ответ:
— Как же его поймаешь, ваше величество? Ведь вор всегда найдёт лазейку. Ушёл — ищи ветра в поле!
— Вот вам воск и печать. Запечатайте все входы и выходы и увидите, где его лазейка, — сказал король.
Взяли гномы воск и королевскую печать, все дыры седым мхом заткнули, поверх него тростинки крест-накрест положили, травой перевязали, узлы скрепили воском и печать оттиснули. Поставили сторожей и стали ждать, что будет.
Настала ночь.
Кругом тишина, будто вымерло всё. Ни один листок не шелохнётся.
Бездонное тёмно-синее небо повисло над землёй, а звёзд на нём — что песчинок в море.
В эту ночь под дубом стояли в карауле два брата — Хватай и Запирай, королевские стражники.
На головах у них красовались шлемы — полевые колокольчики, а саблями им служили длинные, узкие листья шпажника, у которого на высоком стебле горит огненный цветок, будто красный значок на уланском копье.
Хватай стоит навытяжку, как аршин проглотил, и Запирай застыл истуканом, только глазами оба вращают, как бы чего не прозевать!
А в Соловьиной Долине всё сном объято: спит голубой ручей, спят травы, цветы, спят мушки, птицы, лягушки, спят кувшинки, спит старый дуб, под которым Хватай с Запираем стоят.
Наконец забрезжил рассвет.
Прибежали гномы к яме: сторожа на месте, печати висят, как висели. Заглянули внутрь — на полу едва с горсточку зерна осталось.
Остолбенели гномы.
Что ж это за вор такой — замка не тронул, печатей не сломал, а добро унёс?
Уставились друг на друга, не знают, что сказать.
И молвил король:
— Уж коли печать моя не уберегла и стража не устерегла — значит, ничего не поможет.
Тут из толпы раздался голос Петрушки — у него голова всегда была полна разных идей:
— А если я поймаю вора, что вы мне пожалуете, ваше величество?
— Голос в его защиту на суде, — ответил король.
