на весь бар разнес, что ты его слуха лишила, — ой, мамочки! Прикладываю ладонь ко рту. Кажется, меня сейчас стошнит. — Перебаламутил всех. Его дядя сразу вызвал и скорую, и полицию, разве что МЧСники не прискочили. В общем, увезла его неотложка с полным сопровождением, — ну всё, Решетникова, суши сухари и брейся налысо. — Отвезли его в Склифосовского и сделали полное обследование головы. Об этом мне сегодня Рубин Артурович рассказал, — и тишина.
Чего она притихла?
Всё плохо, да?
— Ну? Наташ! Что-то обнаружили? — удерживаю трубку ухом, нервно заламывая кисти рук и пожевывая нижнюю губу.
— Обнаружили, — горестно вздыхает Наталья. И во мне тотчас что-то надрывается. Падает и разбивается. Это мои грезы об успешной жизни в столице. Это конец. Человека покалечила. — Признаки слабоумия нашли, — выдает подруга после длительной паузы, во время которой я успела попрощаться только со Степаном Васильевичем.
— Ох! — вскрикиваю я. — Это я так сделала? — ничего себе приложилась подносом.
— Нет, — почему-то хохочет Наталья, — это сделали его родители, когда решили зачать идиота!
Хлопаю глазами, смотря в одну точку, пока в трубке Наташка надрывается смехом.
— Тьфу ты! Дура! — рявкаю я. — Нашла, с чем шутить. Меня чуть Кондрат и брат его Инфаркт не схватили, а ты всё веселишься, — плююсь я.
— Прости, Решетникова, — хохочет Наталья. — А теперь о плохом, — вмиг меняет на похоронную интонацию.
— В смысле? То есть до этого ты мне исключительно хорошее рассказала?
— Тебя уволили, — выпаливает Наталья как голову отсекает. Прямо с плеча. Херак! И всё.
— Уволили?
— Слушай, Решетникова, скажи спасибо Рубину Артуровичу, что отделалась одним увольнением по собственному желанию задним числом, а не похлебкой с бомжами на нарах. Тебе еще, можно сказать, повезло!
Повезло? Да я без работы осталась! Без денег!
— Спасибо, — хмыкаю я. — А зря ты меня все-таки тогда остановила, Наташ. Надо было тому отморозку отсыпать снотворного, всё равно уволили.
— И то правда, — соглашается Ната. — В общем, подруга, в понедельник тебя Рубин Артурович ждет у себя.
Молчу.
Не дышу.
— Янусь, — тихо зовет меня Наташа.
— Ммм?
— Ну ты это, не расстраивайся так, — жалобно просит.
— Угу. Спасибо, Наташ. Я завтра зайду, — и нажимаю отбой.
Первого апреля — никому не верю…
Откладываю в сторону телефон.
Минуту сижу, две…
Тихо так…
Даже дыхания не слышно…
Глазами по комнате вожу…
Убраться бы надо. Пыльно.
И постричься давно хотела…
А еще стиральный порошок закончился…
И за квартиру оплатить…
А потом тихий всхлип чей-то…
Чей?
И мокрое что-то щиплет на лице, а глаза пеленой застилает.
Касаюсь пальцами щеки… Сыро.
Я плачу? Слезы?
Действительно…
И вдруг вижу перед собой картинку, как стою я с котомкой в руках и справкой о неоконченном высшем образовании на железнодорожном вокзале у поезда, направляющегося в мою деревню, рядом Степан Васильевич кошачьими слезами обливается и машет мне облезлой лапой. Худой, щуплый, голодный…
И так мерзко на душе становится от осознания, что осталась я без работы, а, значит, без средств к существованию, без возможности платить за квартиру и за три будущих месяца учебы.
Мои всхлипы становятся отчаянными, истерически-жалкими, скулящими…
Не помню, когда в последний раз плакала…
Кажется, мне было двенадцать лет…
В августе…
Перед началом учебного года…
Когда каждый подросток мечтает прийти после летних долгих каникул изменившимся, повзрослевшим, в новых шмотках и с модной стрижкой. Чтобы непременно одноклассники заценили.
Я тоже мечтала… и ждала, когда мы поедем на барахолку и выберем мне новую блузку и бермуды, по которым в те годы сходила с ума молодежь.
А за несколько дней вместо обещанных слов услышала мамкино: «Янка, денег нет. Я тебе эти ваши щегольские шорты из Варькиных брюк перешью! Будешь самая модная в классе! А блузку у Милы возьмем. Она все равно ей уже мала».
Как же я ревела в тот день…
Фрррр…
Что-то мокрое и прохладное упирается мне в руку. Опускаю зареванное лицо и вижу нос Степана Васильевича. Он смотрит на меня по-человечески понимающе и от того мне пуще горестно становится.
Подхватываю плешивого на руки и прижимаю урчащего кошака к груди, укачивая и его, и себя…
Фрррр….
Глава 26. В последний раз...
— На следующее практическое занятие жду от каждого из вас маржинальный анализ одноменклатурного производства. Предприятие и его финансовые показатели индивидуальные, — киваю на карточки в руках теплоэнергетиков. — Все свободны.
Кислые физиономии студентов многозначительно говорят о том, куда с удовольствием они меня посылают вместе с моими карточками этим ранним утренним понедельником.
Я всегда стараюсь брать первые пары в расписании, чтобы потом свободно ехать в офис.
При этом я прекрасно помню, как сам ненавидел подниматься к первой ленте, особенно после активных выходных, поэтому принимаю недовольство студентов и забиваю на летящее в меня говно.
— Решетникова, задержитесь.
Девчонка резко тормозит и вскидывает удивленные круглые глаза. На секунду зависаю в глубине кристального озера, почему-то сегодня затянутого дымчатой поволокой. Значит, мне не показалось.
Отеки под глазами и уткнутый в пустую тетрадь нос всей парой — прекрасное доказательство тому, что она не в ресурсе.
Я всю пару пытался поймать ее взгляд. Но кроме белобрысой макушки так ни с чем и не встретился.
Рядом с ней зависает толстый. Подозрительно щурит свои узкие глаза под оправой и косится то на меня, то на Яну.
Смотрю на него прямо и твердо. Пусть понимает, что его никто не останавливал и нечего тут разбрасываться своими подростковыми ревностными соплями.
Свалил, на хрен.
— Ян, я тебя подожду, — смотрит исключительно на меня.
О, да ты крут, чувак!
— Угум, — бесцветно бубнит Решетникова, равнодушно разглядывая носы своих дешманских кроссовок.
— За дверью, — уточняю ему и киваю в сторону двери.
Тучному это не нравится.
Я вижу, как потеет его шея и раздуваются ноздри. Но деваться ему некуда, поэтому прихватив свой рюкзак и ущемленное мужское достоинство, он выходит из аудитории.
Как только за последним студентом закрывается дверь, в классе мгновенно становится тихо и тесно.
Это странно, но, когда в аудитории была вся группа, я чувствовал себя более расслабленно и привычно. Сейчас же, находясь в помещении вдвоем, я испытываю волнение.
Яна молчит и, кажется, не совсем понимает, где она и зачем.
— У
