нею, как перед идолом карающей богини Даны, той, кому поклонялись на его родине. Холодной, жестокой, неприступной. Сколь угодно можно было жечь костры и славить ее имя, но богиня оставалась холодна и лишь раз в год, как великое благо, давала людям передышку от ледяных ветров.
– А ты разве не пытался? – сказала богиня и ушла, позабыв лукошко.
А Рьян остался. Он растер ладонями лицо, взвыв разом от боли и безысходности, ударил ку лаком по стене дровен, но легче не стало. Рванул на висках волосы и… побежал. Куда глаза глядят. Прочь, прочь от гостеприимного Рада и его теплого дома, где ведьму приняли как родную. От Чернобора прочь, от этих клятых земель! Домой, на Север, где никто больше не ждет его! Туда, где не рвется сердце на части, где нет и не было никогда хозяйки чащи!
Он бежал, бежал и бежал. По пустынным улицам, мимо ворот, по холму к лесу и в самую чащу. Не разбирая дороги, не думая, тщась обогнать собственный рассудок. В ельнике с размаху всадил в трухлявый ствол падуна колдовской нож. Сорвал одежду, побросал где что и сиганул через рукоять. Тяжелые мохнатые лапы утонули в опавшей хвое, рев разрезал лесную тишину. И помчался дальше уже не молодец, а исхудавший медведь, и рев его, врали, слышен был в самом Черноборе.
* * *
Не скоро медведю надоело носиться по лесам. Когда Рьян очнулся рядом с колдовским ножом, руки и ноги гудели так, что хоть оторви и выбрось. Он лежал распластанный и бездумно глядел в серое низкое небо, исколотое макушками елей. Что же, все по правде: человек сотворил глупость, ему за нее и платить. А зверя заместо себя оставлять негоже. Проклятый с трудом натянул задубевшую одежду. Одна радость – после оборота мигом зажили и нога, и ладонь. Кабы еще себя самого не терять, вообще хорошо было бы. Нож скользнул в ножны при поясе, а молодец обхватил себя за плечи и поплелся обратно. Изо рта клубами струился пар, но что-то внутри грело и не давало околеть. Решение принято, к чему медлить?
Дома все шло своим чередом. Рад оставил хозяйство на гостью, а сам прихватил какие-то заготовки и поминай как звали. Йага же зло сбивала масло в кухне, зажав большую ступу коленями. Волосы собрала в лохматый пук на затылке и обнажила шею, плечи и ключицы. Трудилась, видно, давно, потому что рукава подвернула выше локтя, а рубашка липла к взопревшей коже.
Рьян так и замер у порога. Пест ходил вверх-вниз, завораживая ритмичными движениями, и проклятый подумал, что отдал бы все сокровища мира и даже снова пережил бы переезд в Срединные земли, лишь бы оказаться сейчас на месте этой ступы.
Йага заметила его не сразу. А как заметила, не стала суетливо одергивать приподнятую до бедер юбку или оправлять рубаху. Лишь убрала выбившиеся волосы и коротко бросила:
– Рад у соседа. Сказал, к ужину явится.
Рьян медленно, словно испытывая самого себя, снял телогрею.
– Понял уже.
Плотно притворил дверь и остался стоять, понимая: приблизится к ведьме – и все, конец.
– Тогда что пришел?
Пест легко скользил вверх-вниз, повинуясь крепким загорелым рукам. Рьян завороженно смотрел на него и даже не понял, когда зверь вновь занял его разум. Да и занял ли? Или северянин лишь оправдывал собственное бессилие? Он подошел к Йаге и отодвинул ступу в сторону. Девица растерянно уставилась на него.
– Ты чего?
А Рьян молча встал на колени и ладонями накрыл ее бедра. Коснулся губами колена, и по телу разлилось тепло. Лесовка никому не будет принадлежать, одной только чаще. Оттого поцелуи становились горше, но и сладкое бессилие дурманило рассудок. Загорелые пальцы путались в рыжих волосах, бледные руки сжимали бедра до синяков. Каждый бесстыдный мокрый поцелуй срывал крик с губ хозяйки леса… Его хозяйки.
Рьян прервал сладкую пытку лишь один раз.
– Я весь твой, ведьма. Зверем или человеком. Забирай.
Да и нужно ли было этой чертовке дозволение?
* * *
Молодец сидел на полу у скамьи, голова его покоилась на коленях хозяйки леса, и она бездумно перебирала медные пряди. От каждого движения по коже бежала дрожь. Тело кричало, молило взять любимую женщину, заклеймить нежной силой и навеки спрятать от целого мира. Но Рьян клонил голову. Он покорился, к чему теперь ярость?
– Расскажи мне, – попросила Йага.
– Что рассказать?
– Что угодно. О себе. О матери с отцом. О родных краях.
Воздух загустел, стало сложно протолкнуть его в грудь, и северянин долго молчал.
– Больно, – шепнул он наконец.
Загорелые пальцы пощекотали ухо, тронули золотую серьгу, скользнули по шее к вырезу рубахи. Рубаха была простая, какие обыкновенно носят холопы. Некрашеная, без узора. Не такая, к каким привык проклятый. Наверное, потому он и не желал покупать новую, хотя деньгами его Рад не обижал. Вот Йаге – да. Йаге они оба то обувку приносили, то фартук с кисточками, то вышиванку с пышными рукавами, в каких хозяйством грех заниматься. Драгоценный камень кто ж не обрамит? А Рьян… Рьян не хотел вспоминать, кем был в прошлом. Вот только прошлое его все одно не отпускало.
– Я родился на Севере, – выдавил он. Тонкая рука взлохматила рыжие кудри, легла на бледный лоб, как бы подтверждая: да, ты северянин. – Там холодное море, там богиня Дана сушит платок, в который плакала, когда сгинул ее любимый. И тот платок сияет в небе тысячами огней. Там не родит земля, а ветры могут играючи перевернуть корабль, если кормщик окажется недостаточно проворен. Я любил это место и жил там до двенадцатого ухода льдин. Мать отправилась к праотцам и того раньше. Она была красивая, как ты. Она любила петь. А отец… – Проклятый сам от себя не ждал, но усмехнулся. – Знаешь, мой отец был конунгом. Потомком первых. Конунгом Севера. Старшим конунгом. Тем, кто повел войско на Срединные земли. Тем, кто не согласился умирать на земле предков от голода, кто не захотел миром найти новое жилье. Он повел людей воевать. И проиграл.
Каждому срединнику известно, кто такой конунг. Каждый хоть родича, хоть друга лишился в той войне. Каждый – но не Йага. Она серьезно смотрела на Рьяна, но ведать не ведала, что пора ужаснуться. Она лишь слегка покраснела.
– Рисунок у тебя на животе. Знак рода.
– Знак конунгов, – кивнул Рьян. – И я стал бы следующим, если бы мы одержали победу.
Срединники тоже потеряли много людей, но защитили свое. И его
