За то, что она сделала, приговор — смерть.
Даниэль кивнул, развернувшись к нему всем корпусом.
— Я понял, что дело серьёзное, брат Эрван. По всей видимости, для вас это в какой-то мере дело чести. Но это не даёт вам права врываться в мой дом и оскорблять мою жену. Маркизе следовало попросить Руперта выставить вас.
Никогда и ни с кем на моей памяти он не разговаривал так. Даже с трусливым идиотом-мэром, с первых минут готовым как угодно пресмыкаться перед ним, Лагард, как истинно благородный человек, умудрялся держаться легко и наравне, не подчеркиваю разницу между собой с собеседником, не заставляя того чувствовать себя униженным. Сейчас же святой брат побледнел быстрее, чем успел опомниться, а сопровождавшие его монахи словно стали меньше ростом и сбились кучнее.
Они чувствовали исходящую от Даниэля силу, а он уже знал о своей победе, но продолжал… куражиться?
— Что до прошлого маркизы, коль скоро оно вам так интересно, я не только перед вами, но и перед королевским судом при необходимости готов свидетельствовать, что прекрасно знал её покойного супруга. Не в моём положении выставлять напоказ знакомство с уважаемой и убитой горем женщиной, но госпожа Даниэла стала моей женой именно потому, что мы прекрасно знаем друг друга и друг другу подходим. У вас есть ещё вопросы, господа?
Он обращался к ним подчеркнуто светски, намеренно игнорируя их облачение, а это для любого святоши было оскорблением почище росписи статуи Безликого Бога краской — уж слишком они привыкли к своей исключительности, к тому, что черные или серые одежды подкрепляют их желания лучше любых аргументов.
Вот и сейчас на лице брата Эрвана заходили желваки.
Он знал, что Лагард лжет ему, лжет красиво и нагло, не оставляя ни малейшей возможности придраться к своей лжи.
— Что ж. Это ваше последнее слово, маркиз?
Он был в шаге от откровенных угроз, предупреждал Лагарда о том, что не станет больше стесняться в средствах.
Рискнула бы святая братия взять этот дом приступом?
Насколько мне было известно, туда, где им не открывали добровольно, благонравные охотники на ведьм легко врывались силой.
Даниэль не мог этого не понимать. Поссориться с ними означало нажить себе больших и долгосрочных проблем.
Вероятно поэтому он коротко и задумчиво кивнул, глядя себе под ноги, и только потом вскинул голову.
— Одну минуту, святой брат. Я прошу вас немного подождать.
Ничего не объясняя, не глядя ни на меня, ни на Руперта, он ушел обратно в кабинет, а церковники, к моему великому удивлению, остались стоять смирно.
Даниэль был моложе самого младшего из них. Им ничего не стоило донести на него в королевскую канцелярию, либо того лучше, предоставить право сделать это Цитадели, сообщив, что ссыльный маркиз ведет себя неподобающе и вызывает у святой братии недвусмысленные подозрения. В конце концов, они могли бы пригрозить мне этим, надавить, запугать, либо вовсе увести силой. Однако они подчинялись ему, как овцы подчиняются собакам, и я почувствовала, как в груди разливается пока еще робкое, отчаянное, не имеющее ничего общего с удовольствием злорадство.
— Благодарю за терпение, святой брат, — Лагард и правда вернулся очень быстро. — Я понимаю, что этот разговор и эта ошибка неприятны вам не меньше, чем нам. Но ничего страшного в них нет. Все могут обознаться. Святая братия регулярно претерпевает лишения, оберегая наш покой, а охота на такую черную колдунью, как вы описали, стоит денег. Прошу вас принять это. От всего моего сердца — на нужды вашей обители.
Он бросил брату Эрвану толстый холщовый кошелек, — поразительная фамильярность после таких слов.
Тот поймал его с легкостью, быстро взвесил в руке, пытаясь просчитать сумму откупа, который маркиз готов был дать им за меня, а потом посмотрел на свою добычу.
Оставаясь за спиной Даниэля, я видела, как расширились его зрачки, а краска отлила от лица окончательно. Пальцы святого брата дрогнули и тут же разжались. Отброшенный им, как ядовитая гадина, кошелек с глухим звоном упал на мраморный пол.
— Вы… Вы!.. — голос священника тоже сорвался. — Вы прОклятое чудовище, Лагард! Такое же порождение Нечистого, как эта тварь! Я буду усердно молиться, чтобы Боги покарали вас!
Руперт едва различимо хмыкнул, а вот Даниэль остался невозмутим, только отвесил ему в меру глубокий и очень вежливый поклон:
— Я буду с нетерпением ждать этого часа.
Глава 20
Теперь тишина оглушала.
Я вернулась в библиотеку, отказавшись от возможности наблюдать, как посрамленная святая братия убирается восвояси, не желая слышать, как Руперт тихо и недобро рассмеётся им вслед.
Святой брат со своими помощниками в крысиных одеждах даже со всеми своими навыками не были ему ровней, и уж точно не смогли бы приблизиться к Лагарду.
Едва ли я справилась бы с ними сама, если бы они навалились толпой, но это было уже… Не важно.
Не в силах унять дрожь, я прошлась по комнате, а после опустилась в кресло и сцепила пальцы на животе.
Ни одной связной мысли, ни одного до конца оформившегося чувства не было. Только усталость. Усталость и стыд, а еще желание лечь спать и как можно дольше не просыпаться, сделать вид, что не осталось ничего такого, что мне стоило своему пока еще мужу объяснить.
За эту трусость я себя почти ненавидела.
Сбегая от пришедших за мной церковников три года назад, я не позволила себе бояться, не поддалась сомнениям ни на секунду, а теперь не знала, как приблизиться к Даниэлю.
Достаточно было уже того, что о моих проблемах со Святой Церковью он узнал не от меня.
Обо всем прочем он, конечно же, не спросит. Предпочтет оставить все как есть, считать, что на самом деле я не была ни в чем виновата, и все претензии святой братии ко мне есть следствие лишь их греховных желаний и плод не в меру разыгравшегося воображения.
Вернее, он позволит мне разрешить ему считать так.
Запустив пальцы в волосы, безжалостно портя собственную прическу от отчаяния и досады, я напомнила себе, что так нельзя. Не с ним. Не после всего.
Я должна была собраться с духом и встать. Прекратить прятаться в библиотеке и пойти к нему, чтобы…
— Значит, леди Алиса? Тебе идет.
Слишком увлеченная своими мыслями, я не заметила его появления. Пропустила даже момент, когда Даниэль присел на подлокотник моего кресла.
От того, как он произнес мое имя, — мягко, с легким придыханием, негромко, словно пробуя его на вкус, — мне снова стало нечем дышать.
И
