Вещи, найденные у Антонио Малатесты, лежали сложенные аккуратной кучкой. Ансельмо удивился, увидев среди вещей заложника отличный армейский нож. Так же здесь нашлось место крепким наручным часам, обручальному кольцу и кокарде авангардиста35. Антонио действительно был фашистом. Комиссар взял в руки документы, которые были сложены небольшой стопкой.
Сверху были немного испачканные в крови водительские права на имя Антонио Малатесты, выданные в Милане два года назад. С фотографии на Ансельмо смотрел красивый мужчина чуть младше сорока с достаточно тонкими чертами лица, изящными аккуратными усами и внимательным взглядом. Комиссар долго смотрел на это лицо, отчаянно желая заметить не только сходства, но и радикальные различия с лицом, которое он видел однажды много лет назад. Но кроме возраста различий не было.
Ансельмо отложил водительские права, едва не уронив их на пол. Теперь перед ним был партийный билет Социального движения. На этой фотографии Антонио Малатеста был на несколько лет младше, чем на водительских правах. У него было меньше морщин вокруг глаз, а уголки губ были самую малость приподняты, что придавало выражению лица Антонио лукавый вид. Этот Антонио Малатеста тоже был очень похож на того человека, которого Комиссар видел много лет назад.
За билетом шла фотокарточка. Антонио здесь был вместе с женщиной и двумя мальчиками, один из которых был похож на него, а второй на женщину. Все кроме младшего мальчика улыбались. Малатеста положил руку на плечо одного сына, а его жена держала за плечо другого. Ансельмо поспешил отложить карточку, положив ее на стол лицом вниз.
Паспорт был выдан в 1955-м году в Болонье. Здесь Антонио Малатеста был слегка непричесан и хмур. Судя по дате рождения, в тот момент ему было тридцать лет. Обаяние юности покинуло его лицо, уступив место мудрости и спокойствию состоявшегося взрослого мужчины. В те годы под его цепким взглядом становилось неуютно. Позднее эта черта сгладилась.
Паспорт выпал из рук Ансельмо, оставив в его руках лишь еще одну фотокарточку, угол которой был сильно испачкан в крови. Кажется, Чиро спросил у него что-то, но Комиссар его не услышал. На фотокарточке Антонио был вместе со своим отцом и матерью. В те годы адвокат Малатеста был красив так же, как сейчас был красив Антонио. Женщина, которая по сей день жила вместе с Малатестой-старшим, на фотографии широко улыбалась, стоя между двух мужчин и придерживая их за локти. Мужчины же были серьезны. Адвокат был в форме чернорубашечника еще довоенного образца, а Антонио был одет в новехонькую форму фашистской национальной гвардии. Он смотрел с фотокарточки на Ансельмо тем же взглядом, каким смотрел на него в том зимнем лесу. Подпись была испачкана в крови, но Комиссар смог прочитать: «Ан…ио от ма… Верч…ли. Сен…ь 1…44».
Положив фотокарточку на стол, Комиссар направился к заложнику.
– Эй, Комиссар! Ты чего удумал?
За время пока Ансельмо осматривал документы, Бородач успел вернуться и теперь окрикнул Комиссара, но тот его не услышал. Он подошел к заложнику и сдернул с его головы мешок. Антонио был в сознании. Он защурился от яркого света, но быстро проморгался и зло посмотрел на Комиссара. Ансельмо тоже внимательно смотрел на лицо Малатесты, окончательно убеждаясь в том, что и так было очевидно. Через несколько секунд брови Антонио поползли вверх от удивления, которое быстро переходило в настоящее изумление – он тоже узнал Комиссара. Ансельмо долго смотрел Антонио прямо в глаза, а потом приложил указательный палец левой руки к губам и повернулся в сторону своих товарищей.
– Мы везем его в больницу. Немедленно!
– В чем дело, Комиссар?
Бородач тяжело посмотрел на Ансельмо. Чиро и доктор же застыли в изумлении. Комиссар бросил на них взгляд и коротко приказал:
– Уходите отсюда.
Чиро сделал шаг в его сторону и заговорил:
– Да, вы… ты что, Комис… – Ансельмо не дал молодому человеку закончить. Он выхватил свой пистолет и направил его прямо на Бертини.
– Ни шагу дальше, Чиро. Это не твоя война. Убирайся и забудь все, что здесь было.
На лице Чиро появилось совершенно детское выражение крайней степени обиды, смешанной с крайней же степенью непонимания. Он, будто на автомате, сделал еще шаг вперед, и Комиссар вынужден был прикрикнуть на него:
– Вали отсюда, я сказал!
Бертини отступил назад и растерянно посмотрел на Бородача. Тот едва заметно кивнул, процедив сквозь зубы: «Увидимся позже…» и тут же вновь сконцентрировался на лице Ансельмо. Чиро почти выбежал из помещения. Доктор последовал за ним. Через несколько секунд послышался лязг тяжеленной двери.
– Что здесь происходит, Комиссар?
– Я не дам тебе убить этого человека, Итало.
– Этого фашиста. Почему?
– Потому, что он спас мне жизнь.
– Когда?
– В тот же день, когда его отец приказал меня расстрелять.
– А я думал, тебя спасли крестьяне. По крайней мере, рассказывал ты всем именно это, Ансельмо…
– Я прятался в лесу, а этот парень нашел меня и не стал сообщать об этом. Как бы это выглядело, если бы я рассказал, что меня не схватили из-за доброты конкретного гвардейца?
– Мне кажется, что ты лжешь, Комиссар. Ты просто пожалел его. Увидел фотографии и решил, что он хороший человек… Он всю жизнь воевал с нами, преследовал нас, истреблял нас. Причем, не только он, но и его отец. Заешь, Ансельмо, доброта, это, конечно, хорошая вещь, но не в тот момент, когда идет война.
– Особенно в тот момент, когда идет война, Бородач – этого ты никогда не мог понять. А сейчас ты все никак не можешь понять, что никакой войны нет. Ее не веду я. Не ведет он. Войну ведешь только ты.
– Не ведет… А что тогда билет Социального движения у него делает? Зачем его отец встречается с мордоворотами Делле Кьяйе? А пистолет с ножом у него при себе для чего? Даже если он действительно спас тебя тогда, это не отменяет того, что он наш враг, Комиссар!
– Для меня отменяет. Я не дам тебе его убить, Итало.
Пистолет скользнул в руку Бородача так стремительно, что Ансельмо показалось, будто он просто возник там из воздуха. Итало целился не в него, а в лежавшего Малатесту, который все еще был в сознании, но то ли не имел сил что-то предпринять, то ли ждал, как разрешится эта ситуация. Комиссар сделал шаг чуть в сторону и почти полностью закрыл Антонио от Бородача.
– Отойди.
– Нет.
– Черт, Комиссар, я не хочу стрелять в тебя!
– Тогда убери пистолет.
Итало не убрал пистолет. Эмоции на его лице сменяли друг друга. Бородач разрывался
