раз получить глоток воздуха. Но то было только в начале – Лукас сказал Хлое правду, к концу пытки он действительно мечтал о том, чтобы задохнуться под своим весом – это было не так страшно, как в психбольнице, в петле. В этот раз он намеренно прекращал сопротивляться, подтягиваться, чтобы дышать. Надеялся, что потеряет от боли и удушья сознание, а потом и сердце не выдержит такой нагрузки.
Но оно выдержало. И сейчас никто не мог помочь Эосфору унять боль, пока она сама не пройдет. У него нет сил. Нет никого, кто мог бы спасти, вытащить его отсюда. Хлою саму нужно спасать, скоро и она может за одну ошибку попасть в тот подвал, или быть убитой, или…
– Я правда… никогда так не хотел умереть… как сейчас, – на это даже шепота не хватает. Лицо безразлично, но в глазах мука, и самое страшное – Лукас еще видел, что Харрис сумела прочитать по его губам эти слова. Ему ведь так хотелось защитить ее – если не спасти от отца, то хоть не дать увидеть, что её попытки излечить его душу безуспешны. Ей нужен прогресс, иначе… иначе и отец может что-то заподозрить, и она сама, отчаявшись, сдастся. Откажется от него. Это будет для неё безопаснее, может быть, но Эосфор останется один, не зная, как и ради кого жить. Из него сделают овощ новые сиделки, и последним днём, когда он видел солнце, станет тот самый, в который Хлоя вытащила его из психбольницы.
Он не хотел ей лгать. Может, только слегка преувеличивать положительные результаты её помощи. Но прямо сейчас желание умереть было сильнее всех этих других желаний и страхов.
Всплыли в памяти слова доктора с того вечера на полу в ванной: «ты хочешь не умереть, а начать жить». Наверное, это было мудро и справедливо. Лукас потому и не смог убить себя в психушке совсем недавно – когда Харрис дала ему надежду, он вспомнил о том, чего лишился, и что отчаянно хотел вернуть.
Но сейчас любой вздох вызывал у него отвращение. Биение сердца причиняло боль, отдаваясь в измученной спине. И он… он ненавидел жизнь в эту минуту. Ему самому безумно страшно было это осознавать, но он и правда просто ненавидел жизнь.
– Всё хорошо, – услышал Эосфор откуда-то сверху. Смутная тень – глаза у него закрывались от усталости и жара, – наклонилась над ним, поглаживая по чуть влажным волосам, прикасаясь губами ко лбу. Он хотел ей что-то сказать – но не сумел даже открыть глаза, когда тяжёлые веки опустились сами собой. Хлоя не винила его за момент слабости.
С мыслями о том, что ему нужно выспаться и собраться, чтобы больше не подвести эту невероятную девушку, Лукас провалился в сон.
Харрис же, глубоко вздохнув, отстранилась от него и выпрямилась. Эосфор был измучен, он страдал от жуткой боли, отдающейся во всём теле – это она прекрасно понимала. Ему и правда виделось освобождение в смерти, это было естественно, так что Хлоя и не думала обвинять его в слабости. Ей нужно было что-то для него сделать, как-то облегчить его жизнь в этом доме – если это вообще можно было назвать жизнью, а не мучительным существованием.
Харрис понятия не имела, с чего ей начать. Лукасу требовался уход и отдых, но вот конкретно сейчас он спал, и она должна была что-то придумать. Например, прощупать его семью как следует. Копаться в их тёмном прошлом, или даже настоящем, особого смысла не было – нет, сейчас девушка собиралась просто поговорить с ними. Убедиться в своих выводах, сделать новые: очевидно, например, что с Амандой явно были шутки плохи, что Захария просто прислуживал ей и отцу, а вот Рэй… Парень, кажется, прекрасно понял, с кем она встречалась у себя дома. И, может быть, видел даже встречу Хлои с подругой в кафе – вероятнее всего, он единственный догадывался о её настоящих намерениях: спасти Лукаса, вылечить его, помочь, если это возможно, покинуть дом. Однако девушке никто ничего не сказал до сих пор – все вели себя, как обычно. Он ничего не сообщил Годфри? Почему?
И кто ещё мог бы помочь ей, если бы Харрис вдруг надумала перейти к активным действиям? Пока что на её стороне, предположительно, был только Рэй и ещё парочка несовершеннолетних детей – мал мала меньше, надеяться только на них было безумием.
С этими мыслями Хлоя покинула комнату Лукаса и спустилась вниз, как и обещала.
Совсем скоро девушка пришла к ещё одному очевидному выводу – люди в этом доме были вымуштрованы и приучены переключаться между двумя своими личностями: настоящей и напоказ. В общении с ней все использовали вторую – а кто ещё не мог, был слишком мал, или казался запуганным и слабым, тот просто с ней не контактировал. Харрис наблюдала за младшими детьми, которые всюду ходили гуськом, держались вместе, чтобы, видимо, не нарваться на очередное наказание. Им всё ещё было жаль друг друга, они могли сочувствовать – значит, далеко не всё было потеряно. Если бы их забрать из этого дома прямо сейчас, отправить к хорошим психологам, помочь справиться со всеми блоками и запретами, что вбивал им в голову отец… Честно, если бы она не узнала результаты экспертизы и не увидела вчера Лукаса в подвале – может быть, она бы до сих пор сомневалась, что в этом доме что-то настолько не так.
И к тому же – жена Эосфора до сих пор не объявилась дома. Хлоя ждала, что она может приехать – стоило бы объявиться как раз вчера, но похоже, у неё и правда были большие проблемы. Годфри не произносил о ней ни слова, и даже от самой младшей, Ребекки, которая как раз годилась по возрасту в дочки Карен, ничего не было слышно. Младшим детям было естественно хвататься за взрослых женщин, если в доме не всё ладно – если же напротив, отец их балует, им свойственно обратное. То есть, даже если Леонард не была матерью Ребекки, они вполне могли быть близки.
Впрочем, в этом доме довольно опасно было становиться хоть с кем-то близким.
– Доктор? – позвал кто-то. Харрис вздрогнула, отвлекаясь от своих мыслей – она вдруг поняла, что Зак уже дважды у неё что-то спрашивал. Годфри, который тоже снизошёл до очередной трапезы с семьёй, внимательно на неё смотрел, отвлекшись от еды.
– Да? – Хлоя рассеянно улыбнулась, стараясь долго не задерживать взгляд на своём работодателе. – Извини,
