подойти поближе к станции, там охрана была слабее, немцы, очевидно, рассчитывали, что туда партизаны не сунутся. Воспользовавшись этим, партизаны заминировали полотно около самого семафора. Залегли в кустах. Несколько раз по полотну железной дороги мимо них проходили патрули, проверяли путь, но ничего не заметили.
Часа в два на насыпи со стороны станции Выдрея показалась большая группа немецких солдат. Партизаны насторожились. Немцы прошли семафор, подошли как раз к тому месту, где лежали, затаясь, подрывники, и остановились. Поговорили немного, осмотрелись и сошли с насыпи, направляясь прямо к партизанам. Партизаны вскинули автоматы, но Мраморов успел шепнуть:
— Не стрелять.
Немцы подошли почти вплотную, уже видно, как у одного из них, который идет первым, блестит на лбу пот. Резануть бы сейчас из автомата по этим ненавистным, жирным мордам! Но нельзя. Нельзя себя выдать ни одним движением. Ведь, может, еще все обойдется. Так и случилось. Немцы прошли метрах в тридцати от партизан и залегли в кустах.
«Ну и пусть лежат, — решили партизаны, — рядом с немецкой засадой даже безопаснее».
Вскоре по насыпи прошла вторая группа немцев и тоже скрылась в кустах, но уже по другую сторону полотна.
Раздался гудок, и со стороны станции Выдрея показался паровоз.
— Приготовились!
Но это был контрольный паровоз, и счастье партизан, что они вовремя заметили это. Паровоз прошел в сторону Смоленска и минут через двадцать вернулся обратно.
И снова потянулись минуты и часы ожидания. Немцы, расположившиеся совсем рядом в кустах, громко разговаривали, смеялись, курили, а подрывники сидели, притихшие, как мыши.
И тогда перед самым рассветом долетел до них протяжный паровозный гудок. Показался паровоз, за ним бежало по рельсам несколько комфортабельных вагонов. За вагонами шли платформы с машинами и мотоциклами. Семафор уже был открыт, указывая, что путь свободен, и паровоз шел на всех парах. Теперь уже все зависело от быстроты и точности подрывников. Когда паровоз взошел на мину, Мраморов дернул шнур. А дальше уже ничего не было видно. Облаком дыма, песка и пыли окутало паровоз и передние вагоны. Задние вагоны и платформы летели с насыпи вслед за ними.
Немцы, сидевшие в засаде, взрывной волной были оглушены и не могли ничего сообразить. А со стороны насыпи неслись стоны и крики раненых.
Через два дня разведка доложила, что в результате крушения поезда погиб немецкий генерал Отто фон Добшиц, командовавший одним из соединений германской армии. Вместе с ним было убито несколько сот солдат и штабных офицеров, в том числе- комендант станции Выдрея Эвель Голуб. На платформах, следовавших за пассажирскими вагонами, уничтожены двадцать две легковые машины и двадцать один мотоцикл. Железнодорожное движение на участке Смоленск — Витебск было остановлено на полтора суток. Так партизаны отряда «Победа» отомстили фашистам за погибших товарищей.
«НОВЕНЬКИЕ»…
Для пополнения отряда «Победа» из советского тыла приходили к Кочубею все новые и новые группы подрывников.
Первой пришла группа «тридцати трех». Здесь были: Володя Ефремов, ставший впоследствии одним из лучших подрывников и всеобщим любимцем в отряде; бессменный пулеметчик Сергей Тонченок — не парень, а огонь, по отзыву командира; Мария Ермакова — ее в отряде почему-то переименовали в Марго; Федор Каюда, Петр Горохов, Володя Мамуленков, Саша Пенченков, Виктор Прахов, Зеленкин и другие.
Об этой группе «тридцати трех», о переходе через линию фронта рассказал мне Виктор Калита.
«Нужно было перейти линию фронта до восхода луны. По обеим сторонам тропки немецкие дзоты, слышна немецкая речь, и было даже видно, что землянка у немцев открыта, патефон играет, а наг пороге сидит фриц и курит трубку. Эх, вдарить бы из пулемета, да нельзя — обнаружат. Шли мы цепочкой, тихонько. Темнота была, хоть глаз выколи. Перешли дзоты, впереди река. Раздеться Каюда не разрешил, нужно было беречь каждую секунду. Река быстрая, глубокая, но проводники знали, где было место валунов, и вели нас по этим валунам. И вот как сейчас помню: стал на камень, а он скользкий, и я — бултых в воду, только успел пулемет над головой поднять, а вода ледяная, даже дух захватило. Ведь на дворе стоял уже ноябрь, а снегу еще не было, оттого было еще холоднее. Ну вылез кое-как, побежал, чтоб согреться. Когда вошли в сосновый бор, проводники разрешили нам раздеться, обсушиться, передохнуть. Мы немного отдохнули и стали спрашивать у проводников, когда будем переходить линию фронта, а они смеются:
«Мы уже двенадцать километров за линией фронта».
Перешли мы шоссе Витебск — Сураж, нас немецкий патруль обстрелял. Но Каюда приказал в бой не вступать, и мы незаметно ушли. В суматохе от нас отбился Петр Горохов. Потом он рассказывал:
«Не знаю, куда идти, а тут уже утро. Я залез в стог сена, слышу немцы идут, и как раз к этому стогу, за сеном. Я притаился. Они сена набрали и ушли».
Вечером он вылез из стога, расспросил у местных жителей, куда идти, и двинулся вслед за нами. А мы перешли большак и направились в деревню Толпа, где располагался тогда отряд «Победа». Встретил нас сам Кочубей. Помню огромный ров впереди, а по ту сторону рва гарцуют на лошадях Кочубей, начальник штаба Семен Кондратьев и комиссар Яцино. Командир глянул на нас и говорит:
«Боже мой, что я буду с этими детьми делать?»
А ему-то самому было лет тридцать тогда, не больше.
Назавтра нас сразу же распределили по отделениям. Я попал в группу Саши Солдатова. Ох и храбрый партизан был! Уже не один эшелон спустил под откос. Мыс ним очень подружились и не один раз ходили на задания. С Сашей было хорошо, он знал все тропки наперечет, ничего и никого не боялся.
Вообще в то время жизнь была хорошая. В деревнях между партизанскими отрядами была у нас телефонная связь. Сельсоветы работали, хлеб колхозники собирали и обозом отправляли за линию фронта к нашим. Много приходило в отряд окруженцев, мы их тоже отправляли за линию фронта.
В открытый бой с врагом мы вступали редко. Вообще ведь тактика партизан в открытый бой не вступать: ударил — и уходи. А наш спецотряд подрывников в бой вступал лишь в исключительных случаях. Помню бой в деревне Рыбаки. Нашу роту послали в оборону на опушку леса. Залегли мы, смотрим: идет немец. Одет в маскхалат и жрет что-то. Каюда говорит:
«Витя, давай живьем возьмем».
«Давай».
Пошли мы ему наперерез, и как-то так получилось, что мы его из виду упустили. Стали искать и вышли к конюшням. А там люди. Я говорю:
«Каюда, это немцы».
