мгновенно промокли до нитки. Трава жесткими влажными стеблями хлестала по икрам, намокшая земля раздавалась под ногами бегущих, словно старалась выскользнуть из-под них. Пришлось юным путешественникам перейти на шаг. Гроза бесновалась, сверкая изломанными стрелами молний и грохоча теперь уже почти беспрерывно.
Мокрые, грязные, оглушенные и ослепленные, дровосек и лучница подошли к дому, который встретил их теплом очага, горячей водой в лохани и чистым бельем. Клаус и Клауди по очереди вымылись и переоделись. В очаге уже закипала вода в сосуде с носиком, подвешенном над огнем на железном крюке. На столе исходила паром свежая выпечка. В глиняных плошках алело вишневое и смородиновое варенье, желтел мед. Все было по-прежнему, но что-то изменилось в самих юных путешественниках. Они сидели за столом, распаренные, благостные, прихлебывали горячий напиток, настоянный на меду и травах, но прежнего покоя и безмятежности уже не было в их душах. Гроза словно смыла с них многодневные напластования лени и беспамятства.
— Что-то мы загостились с тобой, Клаус… — смущенно пробормотала девушка. — Не для того же мы сюда шли, чтобы сидеть здесь и жирок нагонять.
— Да, верно, — угрюмо кивнул юноша. — Пора и честь знать.
— Завтра с утра и выдвигаемся.
— Где-то у меня топор завалялся. Надо сделать перекидные мостки, чтобы через те расщелины переправляться. Помнишь?
— Помню, — кивнула она. — Вот и займись ими, а я покуда припасы соберу в дорогу.
Словно подслушав их разговор, гроза утихла, тучи разошлись, выглянуло солнце. Дровосек отыскал свой топор, поточил его и отправился в лесок, где срубил пару молодых березок, сделав из них что-то вроде лестницы. Когда он вернулся, то застал Клауди взирающей с обескураженным видом на пустой заплечный мешок.
— Что случилось? — спросил юноша.
— Да вот хотела уложить пирожки и булочки, что остались от нашего полдника, — принялась объяснять девушка. — Пока ходила за мешком, со стола все пропало, словно корова языком слизнула…
— Ну, ничего, — ободряюще отмахнулся Клаус. — Соберем то, что домик нам приготовит на ужин, да и завтрак утром прихватим.
Клауди покачала головой.
— Боюсь, ничего у нас не выйдет, — сказала она. — Еду отсюда мы сможем унести только в желудках.
— Тогда набьем брюхо впрок, а потом будем жить на подножном корму. Не впервой.
— Знаешь, Клаус, не хочу я оставаться в этом доме больше ни минуты. Выступаем немедленно!
— И то верно! — согласился тот. — Тогда укладываем свои пожитки и потопали.
Они так и сделали, захватив только то, с чем пришли сюда. Дом не хотел отпускать их, сгущая ощущение уюта, связывая им, словно ароматная древесная смола — неосмотрительных пчел и бабочек. Юные путешественники и сами не подозревали, насколько трудно будет им переступить порог, но они сделали это и ушли от гостеприимного колдовства, не оглядываясь. С каждым шагом им становилось легче. Длинная клейкая нить этого уюта какое-то время еще связывала их души с чудо-домом, но она все утончалась и утончалась, покуда не лопнула. Изготовленные Клаусом перекидные мостки пригодились. Он перебрасывал их через расщелины, и они с Клауди переправлялись по ним на ту сторону. К вечеру путники были уже у подножия скалистой стены.
Впервые после многих дней растительной жизни им пришлось ночевать под открытым небом. Благо к ночи оно совершенно прояснилось. Жарко пылал костер, на нем закипала в походном котелке вода. В ней Клауди сварила похлебку из грибов и съедобных клубней, что росли в поле. Клаус набил ими целый мешок. Добывая пропитание, возясь с костром и котелками, путники почти не разговаривали. Все, о чем им хотелось побеседовать, они уже не раз обсудили в предыдущие дни. Поужинав, стали устраиваться на ночлег. Спали по очереди, хотя вокруг было тихо. Обоих томило чувство, что путешествие их идет к завершению, но говорить об этом они не стали, опасаясь, что приблизят разлуку, которой теперь уже не хотели.
Ведь они по-прежнему не знали, когда наступит момент расставания. Клауди не ведала, куда идет ее спутник, а Клаус — куда направляется она.
На рассвете они поднялись, позавтракали, тщательно затушили костер и тронулись вдоль складчатой, шершавой, покрытой трещинами и лишайником скалистой стены. Путешественники рассчитывали, что рано или поздно та закончится и откроется путь в горы. И не ошиблись. С каждой пройденной милей скала становилась все ниже и наконец оборвалась. За нею и в самом деле начиналась узкая каменистая тропа, которая постепенно втягивалась в распадок между угрюмых безлесых гор. Предвидя, что дальше дров для костра может не оказаться, дровосек навьючил на себя солидную вязанку хвороста, хотя после многодневного объедания в колдовском доме такая ноша была для него тяжеловата. Однако он был ей только рад — порастрясет жирок. Девушка взяла у него мешок с клубнями, и они начали карабкаться по тропе.
Склон горы вскоре заслонил от них долину, где юные путешественники провели столько безмятежных дней и ночей. Чем выше поднимались Клаус и Клауди в горы, тем прохладнее становилось. Пришлось надеть на себя все теплое, что у них было. Следующую ночь они провели у тлеющего костерка: хворост приходилось расходовать бережно. Когда образовались угли, девушка попыталась запечь в них клубни, но жара не хватило, и пришлось съесть корнеплоды полусырыми. Стало ясно, что для дальнейшего пропитания придется позаботиться о добыче мяса. И на рассвете зоркая лучница подстрелила молодую серну, неосторожно выглянувшую из-за валуна, что лежал у тропы. Путники споро разделали тушу, оставив на поживу падальщикам только несъедобное для человека. Хорошее мясо как могли натерли солью и приправами. Теперь они могли не опасаться голодной смерти.
Тропа уводила их все дальше в горы. Иногда, вскарабкавшись на скалистый выступ, Клаус и Клауди могли видеть всю обширную горную страну, что лежала перед ними. Они уже поднялись выше облаков, и теперь ни дождь, ни снег им не угрожали. Днем ослепительные лучи солнца дробились о грани далеких ледников, а ночью гроздья звезд свисали, как серебристые виноградины, с черного бархата неба, стылой ледышкой плыл в вышине полумесяц. Запасы хвороста быстро закончились, и юные путешественники вынуждены были коротать ночи, втиснувшись в какое-нибудь углубление в скале, похрустывая сырыми клубнями и раздирая зубами жесткие волокна самодельной солонины. Однако, как бы туго им ни приходилось, путники не вспоминали о покинутом доме.
На четвертый день подъема в горы они вышли на перевал, и тропа повела их вниз, в котловину, которая замыкалась горой с раздвоенной вершиной. Ни Клаус, ни Клауди никогда не видели Разлучную гору воочию, но ни минуты не сомневались в том, что это именно она высится вдали. Правда, с перевала нельзя было разглядеть всех препятствий,
