её за руки.
— Я никогда тебя не ненавидел. Я тебя любил. Всю жизнь, Кея. Десять лет я не мог тебя забыть… Мне казалось, я сердце своё здесь, в Эруарде, оставил.
— А потом? Что случилось потом? — спросила она, опустив глаза, и слёзы покатились по щекам.
— Дэини меня излечила. Она научила меня жить заново.
— Как обыденно! — усмехнулась горько Келэйя. — Ты просто полюбил другую…
— Да. Полюбил.
Она отвернулась в сторону, стирая безудержные слёзы.
— Тогда зачем ты приехал, Кайл? Этот замок давно превратился в погост. Но я привыкла. А ты явился, чтобы потревожить мой прах… И ради чего? Лишь затем, чтобы сказать, что любишь другую женщину? Зачем ты приехал?
— Потому что… тебя я тоже люблю…
Она резко вскинула на него взгляд и зарыдала совсем безутешно.
— Не надо! Кея, не надо! Тише…
Кайл обнял её за плечи, ласково поглаживая по шёлковым темным косам, осторожно стирая прозрачные капельки, что так и катились из глаз.
Настя смотрела на всё это как в тумане. Будто видела странный сон, над которым не имела власти. Она понимала, что сейчас произойдёт, но не могла сделать ни шагу, или хоть слово сказать, чтобы остановить…
Бледное заплаканное лицо Кеи. Ладони Кайла на её плечах. Она потянулась к нему медленно и несмело, словно заворожённая. Соприкоснулись дрожащие губы…
И Дэини почудилось, будто внутри у неё, в самом сердце, в этот миг что-то оглушительно взорвалось, разрывая в клочья душу.
Настя хотела ворваться туда, хотела…
Но слёзы застилали глаза, слепили, лишали воли. Ведь даже сквозь их пелену, Анастасия видела, как Кайл ответил своей ненаглядной Кее, как прижал к себе гибкое тело хозяйки замка, как удерживал её в объятиях, жадно приникнув в долгом-долгом поцелуе.
Рыжая попятилась, развернулась стремительно и резко, бросилась со всех ног прочь из замка.
Она ускользнула прочь ровно за секунду до того, как Кайл, отшатнувшись, сказал, с трудом совладав с голосом:
— Нет, Кея! Слышишь? Нет! Я любил тебя. Я люблю тебя. И я буду любить тебя. Но Дэини я тоже люблю. Она — моя жена, и я её не оставлю. Я клятву давал быть верным ей до конца моих дней. Она меня выбрала, я её выбрал, и мы будем вместе, покуда живы. А мы с тобой… Слишком поздно, стрекоза! Теперь уже слишком поздно. Прости, что я не боролся за тебя тогда! Но сетовать на это слишком поздно…
Она вздохнула и понимающе качнула головой.
— Извини, не сдержалась! Не вини себя, Кайл! Я одна виновата была. Всё — я. Не надо было мне ехать на ту свадьбу в Солрунг. С этого всё и началось…
* * *
Море игриво наползало на песок и откатывалось назад. Иногда самые смелые волны почти достигали Насти, пенились у ног, и казалось, что солёные воды норовят её приласкать, погладить сочувственно.
Над серой блистающей гладью парили некрупные крикливые птицы — наверное, местная разновидность чаек.
Прохладный ветер заботливо стряхивал с ресниц прозрачные капельки слёз, приносил с собой запах соли, водорослей и окрылённости.
И, глядя на это вечное чудо, безграничное и непостижимое, Настя уже не чувствовала себя такой одинокой и брошенной. По сравнению с величием моря жизнь человека со всеми заботами и горестями казалась такой незначительной, смешной, нелепой. И даже плакать над собственными бедами становилось совестно…
И всё-таки время от времени Дэини всхлипывала от жалости к самой себе и снова скатывалась в рыдания.
Настя оглянулась на чуть слышный шорох песка.
Эливерт приблизился неторопливо. Глянул с ухмылкой сверху вниз.
— Не помешал? Присяду?
Настя молча кивнула, отвернулась, вытирая мокрое лицо.
— Знаешь, рыдать на берегу в одиночестве — это отличная затея! Только ты, слёзы, и море… Такое же солёное, как эти росинки в твоих глазах. Море умеет утешать и выслушивать. Оно не станет корить и осуждать. Оно всё поймёт, всё проглотит. И, самое важное, никому не расскажет твои тайны. Не упрекнёт тебя. Что может быть лучше?
Настя повернулась в недоумении — издевается, что ли?
— А лучше этого… — продолжил Эливерт, как ни в чём не бывало, доставая из-под куртки какой-то свёрток и глиняную бутыль, — пойти на берег со старым другом, напиться на пару и поплакаться ему от души. Потому что старый друг умеет выслушать не хуже моря, зато он ещё и говорить умеет, и посоветовать может. И, в конце концов, с удовольствием подставит своё плечо, дабы ты смогла реветь в него, пока не надоест.
Настя рассмеялась против воли, хоть в груди саднило от боли и обиды.
— Подержи-ка! Так, я тут выклянчил у эрры Шэрми… Что она нам положила? О, сыр, лепёшки! Это не женщина, а чудо!
— Ты уже и её очаровал? — улыбнулась, всхлипнув, Настя.
— Я просто к ней со всем почтением… Да, кубки вот не взял. Пить будем из бутылки. Горести только так заливать положено.
— Как ты меня нашёл? — поинтересовалась Рыжая, глядя, как он ловко открывает бутыль.
— Со стены увидел… И смекнул, что, судя по твоим поникшим плечикам, ты снова чем-то расстроена. Ну, — Эл сделал большой глоток и протянул Рыжей, — что опять стряслось?
— Я его теряю, — убитым голосом доложила Настя и надолго приложилась к горлышку.
— Закусывай! — велел Эливерт, протянув ей кусочек сыра. — И рассказывай!
Настя послушно прожевала и добавила печально:
— Сама виновата. Я ведь этого хотела. Я его к этому подталкивала. Я думала, так будет лучше. Ну, нельзя же бегать всю жизнь от прошлого! Оно всё рано догонит рано или поздно. Ты же это понимаешь, Эл?
— Уж я-то понимаю лучше многих, — согласно кивнул Ворон.
— Я думаю, Кайл тоже понимает. Он просто боялся сюда ехать. Знал, что не устоит. Он её любит до сих пор. Зачем я это допустила?
— Жалеешь, что мы приехали в Эруард?
Настя сделала ещё глоток и со вздохом изрекла:
— Он жалеет. Так я думаю. Не о том, что мы приехали. А о том, что он… приехал со мной.
Серые прозрачные глаза светились пониманием и сочувствием, но Рыжая всё равно сочла нужным объяснить свою туманную фразу.
— Кайл её любит. И, мне кажется, он теперь проклинает тот день, когда связался со мной. Я стала обузой. Он ведь не знал, что Келэйя давно свободна. Он мог бы вернуться к ней. Но теперь я мешаю ему. Я стала для него преградой к счастью…
— Солнце моё, — Эл говорил негромко и осторожно, словно пытался подобрать приличные слова, и ему это не очень хорошо удавалось, — ты сейчас говоришь такую чушь! Как тебе в
