дело!
Директор с недоумением оглядел священника, будто не узнал его.
– А вы, наставник божий, в сторону? Вас не касается?
Священник резко повернулся к директору и заговорил раздраженно:
– Меня все касается, но надо и времечко учитывать, уважаемый Александр Федорович!
– Ах, вот оно что! – директор засуетился, зачем-то открыл и сейчас же закрыл ящик стола. – Вы, я вижу, трусите, отец Филарет!
– А вы разве не трусите? – священник ткнул в пепельницу недокуренную сигарету, окурки и пепел посыпались на зеленое сукно стола. – Вы тоже трусите!
– Побойтесь бога, отец Филарет!
Филарет заложил руки в карманы своего темно-малинового подрясника и уставился сквозь очки на директора.
– Гнев божий – штука страшная, а гнев народный пострашнее. Вчера они жандармского ротмистра повесили, сегодня японцев прирезали, завтра нас с вами к ответу потянут. Вот кого надо бояться!
- Кого? – горячился директор, хотя прекрасно понимал, о ком идет речь.
Священник наклонился к нему через стол, дыхнув винным перегаром.
– Да этих, Александр Федорович, рабов божьих партизан! Не прикидывайтесь дурачком!
Директор развел руками, ударил себя по бедрам.
– Какой вы умник, отец Филарет!.. Я говорю об учащихся. О тех, которые избили Евгения Драверта. А вы бог знаете о ком!
Отец Филарет грузно сел в кресло и заговорил, размахивая широкими рукавами подрясника.
– И я об учащихся, милых отроках наших. Сегодня они с книжками, а завтра с винтовками. Давно ли с дверей вашего кабинета сняли листочек? Помните? «Но мы поднимем гордо и смело знамя борьбы за народное дело!» Кто писал сие? Наши с вами отроки! Поручик из контрразведки сказывал мне утром, что к партизанам ушел этот... исключенный нами... Александр Лежанкин. И Лидия Ивановна там! И разные рабочие из поселка там! Нет, уж вы увольте меня от всяких расследований. Ученика избили? Эка важность! Мы с вами в таком возрасте тоже ухарями были. Бросьте, говорю вам, бросьте, тем более, что Драверт уезжает!
– Однако, когда Лежанкина исключали, вы не так рассуждали!
Поп шумно поднялся, показывая, что ему надоел этот разговор.
– Что «однако»? Времена другие наступают! Другие молитвы подбирать пора. Так-то!
– Похвально! Похвально! – на высокой писклявой ноте прокричал директор. – Вы и при большевиках будете говорить: «Несть власти аще не от бога»?!
Не оглядываясь на директора и не ответив ему, Филарет ушел, сильно хлопнув дверью...
Вечером бородатый казак принес Храпчуку топор.
– Устроил себе нары, теперь спать можно! – сказал он, усаживаясь на табурет и снимая шапку.
– Спать? – деланно удивился старый машинист. – А кто же Матроса будет ловить? Ну и ротозеи же вы! Матрос ночью сам приходил, напрашивался, чтобы его поймали, а казаки нары устроили да спят. Чудеса!
– Выспаться надо было, сосед. А то завтра чуть свет поднимемся!
– Куда это?
Казак потрогал бороду, покашлял и, как будто между прочим, сказал:
– Да хозяйка Конкордия поведет в бурятский улус. Гармаев там какой-то есть... Вроде на подозрении.
Храпчук подал Номоконову руку.
– Спасибо, служба!
– За что, сосед?
– Да за это самое... что вот топор вернул.
Глаза Храпчука хитро улыбались.
– Так это, паря, тебе спасибо за это самое... за топор-то! – Казак тоже хитро прищурился...
Храпчук начал одеваться.
– Ты уж, Калистрат, завтра на огонек заходи, почаюем, расскажешь, как съездили. А теперь мне недосуг, на станции дела...
Казак поднялся с табурета, надел папаху.
– Я тоже так думаю, торопиться тебе надо... Иногда и минута большое значение имеет...
* * *
Пронька Хохряков прибежал к Васюрке, когда тот показывал Витьке буквы по старому букварю.
– Да не «мы», а эм! Понял?
– Ем! – твердил Витька.
– Тятька тебя срочно требует! – шепнул Пронька, едва переводя дыхание от быстрого бега.
Васюрка взглянул на будильник.
– Зачем?
– Важное дело! – зашептал Пронька.
Васюрка начал одеваться. Витька закрутился около него, как всегда, пустился в рев.
– И я пойду с тобой! Я боюсь один!
– С тобой я останусь! – уговаривал Пронька. – Васюрка за картошкой к нам пошел. Мы с тобой букварь будем читать! Ладно?
Витька мгновенно перестал плакать.
– А красивый цветок из бумаги сделаешь?
– Сделаю!
– Два! – вдруг набавил цену Витька.
– Можно и два!
Васюрка, одетый, стоял у порога.
– Ты погоди! – крикнул ему Витька. – А то я побегу за тобой босиком по снегу – будешь знать!
Младший Чураков хлопнул Проньку по выпуклому карману пальто.
– А это что у тебя?
Пронька покорно вытащил железный клин, которым сбивают с кона бабки.
– У меня такого нету! – сказал Витька и протянул руку.
Завладев клином, он погрозил им Проньке.
– Давай катушку от ниток!
– Нету у меня катушки! – вскричал Пронька.
Витька решительно взялся за шапку. Тогда Пронька начал шарить по карманам и нашел маленькое зубчатое колесо от часового механизма.
– На, оголец! Больше ничего у меня нет!
– Ну, ладно! – согласился наконец Витька, пряча в карман Пронькино добро. – Я ведь, Проха, умею считать до сорока, а букварь не учил. Покажи-ка, где тут буква «мы».
Они уселись за стол...
Хохряков ждал Васюрку во дворе своего дома.
– На тебя вся надежда! Выручай! Ты ведь был у Цыдыпа Гармаева? Дорогу к нему знаешь?
– С Эдисоном был!
– Сейчас поедешь?
– Один?
– Один! Верхом!
– Мне к утру на работу вернуться!
– Старайся!
– Поеду! Только у меня пальто на рыбьем меху.
– Я тебе шубу дам! Иди, пока чаю горячего выпей на дорогу, а я Гнедого оседлаю!
И вот Васюрка в седле.
– Так и скажи Цыдыпу: «Приказано уходить к Матросу, утра не ждать!»
– Понятно! Можно ехать?
– Погоди! Если на дороге встретят, что скажешь?
– Я уже придумал... Скажу – у Хохрякова, у вас это, бычок потерялся. Вы попросили меня в улус съездить, может, бычок-то к бурятскому скоту приблудился.
– Пожалуй, ничего! Езжай!
И Хохряков шлепнул Гнедого по холке.
– Гони, не жалей!
Глава двадцать восьмая
ВЕСНА
Пришла весна...
Солнце согнало с горных вершин тонкий снег. По глубокому оврагу, пересекавшему поселок Гора, шумливо заплясали на камнях потоки мутной воды. С бугра в веселый ручей заглядывала большими окнами школа, а чуть ниже провожали его обгорелые столбы бывшего японского склада.
На реке лед почернел, потрескался, вздулся. Зареченские ребятишки
