что давно утерял навыки обращения с младенцами.
Ввечеру взволнованной Капитолине и Берингу долго не спалось: им казалось, что им столько еще нужно высказать друг другу, и они двинулись к кустарникам — послушать соловьев. И в самом деле, в тот теплый июньский вечер славные птахи пели так самозабвенно, как, может быть, поет восторженная человеческая душа в считаные случаи за всю жизнь.
Завороженные, они долго стояли у опушки, подернутой деликатной дымкой вечернего тумана, и душа их в ту минуту была подобна растопленному воску. Отважившись, Виктор Лаврентьевич принял руку Капитолины в ладони, окончательно признался ей в любви и сделал предложение. Девушка, потупившись, пыталась спрятать полыхавшее в глазах откровенное счастье. Виктор Лаврентьевич неотрывно смотрел на ее румянец, выдающий волнение: у него самого поплыло в голове, как от крепкого виски. Затаив дыхание, как приговора, Беринг ждал реакции Капитолины. Чуть удивленно, даже недоверчиво он услышал ее трепетное «почту за честь» и не сразу осознал, задохнувшись ликующим возбуждением.
Вернувшись в дом, Виктор Лаврентьевич во всеуслышание объявил о своих намерениях и о согласии Капитолины Иоанновны, которая застенчиво пряталась за его спиной. Вопреки потаенным опасениям, он не встретил и тени осуждения ни в ком из членов семейства: домашние были единодушны в искренней радости за Виктора Лаврентьевича и свою любимицу. Софья Павловна ничуть не удивилась, видимо ожидая подобного исхода, — и одобрила сообщение милой улыбкой и радостно промолвила:
— И слава Богу!
Алексей почти насмешливо воскликнул:
— Ну наконец-то!
Даже ослабевшая, бледная Мария Сергеевна с припухшими веками потребовала:
— Налейте символический бокал шампанского за здоровье жениха и невесты!
Алексей разлил по кругу яблочного сидра. Они торжественно выпили, потом Алексей изрядно добавил себе и окрыленному Берингу «градусом покрепче» — и, охмелевший, стал въедливо втолковывать размягченному счастливому капитану, чтобы тот «ценил свое счастье» и «не обижал сестренку», игнорируя теребившую его за рукав смущенную девушку.
В один из последующих дней Капитолина провела сердечного друга лесными тропками на заветное озеро. Там, залюбовавшись шелковым отражением сиреневых облаков на зеркальной глади, она позволила себе прислониться головкой к его плечу, чем, не подозревая сама, вызвала у спутника приступ сердцебиения и несколько мучительных мгновений нешуточной внутренней борьбы. Но девушка была настолько невинна и чиста душой, что ничего не заметила, а только с задумчивой влюбленностью наблюдала розоватые разводы заката в целомудренных пастельных тонах.
Горя страстным влеченим к любимой девушке, Беринг настаивал на немедленном венчании и собирался недели через две увезти Капитолину с собой, но та запротестовала. Разве можно с такой нежданной вероломностью бросить нуждавшихся в ней близких людей? Более того, тихим извиняющимся тоном Лина рассудительно добавила, что сперва неплохо бы закончить образование. Беринг убеждал, что не стоит терять ни дня… И вдруг с оттенком горечи проронил, что уж не молод… И остановился, не смея делиться своими потаенными раздумьями. Он опасался, что не успеет поднять на ноги возможных детей (ему была хорошо известна слабость Капитолины к детишкам), преждевременно оставив ее одну. Но Капитолина умела «читать между строк» — признательно глянув на будущего супруга, тоже задумалась.
Мария Сергеевна очень внимательно выслушала обратившуюся за советом Лину и неожиданно приняла ее сторону. Более того, она взяла на себя труд потолковать с Виктором Лаврентьевичем, убеждая того не спешить и позволить Капитолине доучиться.
Через две недели в Пряшеве, провожая уезжавшего Виктора Лаврентьевича, расхрабрившаяся Капитолина на прощание горячо шепнула ему на ухо «люблю». Обычно сдержанный Беринг обхватил невесту за талию и, поцеловав, крепко привлек к себе, возбуждая любопытные взгляды прохожих. Внезапно заскучавший Алексей отвел взгляд и сделал вид, что ему срочно понадобилось прикупить пирожков у ближайшей лоточницы.
Глава 16
Присутствие Капитолины разрядило обстановку в доме. В нем опять повеяло устроенностью и уютом.
Вскоре и Марии Сергеевне как будто полегчало: она понемногу возобновила занятия с Сережей и, превозмогая слабость, отправилась в Пряшев по делам русской общины. С удовлетворением она патронировала слаженную работу своего детища — обширной русской библиотеки, выросшей в их крупном селе из еще недавно убогого читального зала при русской школе. К работе в библиотеке на общественных началах привлекали учеников, которыми руководили активистки читательского фонда. Марии Сергеевне удалось добиться ремонта и обновления мебели в школе: учитывая общую русофобскую обстановку в Словакии, это было существенным достижением.
Занимаясь делами, Мария Сергеевна чувствовала надежно прикрытый тыл: Капитолина ответственно и даже вдохновенно подходила к заботе о душевном и физическом благополучии детей. В этом Мария Сергеевна могла полностью положиться на нее.
Мария Сергеевна редко делилась с домашними тем, какие препятствия ей приходится преодолевать при обходе «высочайших инстанций». Но чувствительная Капитолина, как антенна радиоприемника, легко улавливавшая настроения домашних, глубоко прониклась унижениями, претерпеваемыми «нашей замечательной Марией Сергеевной», искренне сопереживала ей и молилась за успех общего дела. Однажды, под впечатлением рассказа о непробиваемой стене враждебного бюрократического бездушия, которую Мария Сергеевна, представляя многотысячную русскую диаспору, штурмовала своим обаянием и дипломатическим красноречием, Капитолина даже расплакалась. От обиды за попираемую невеждами великую культуру девушка разразилась гневной тирадой в адрес надменного чванства «титульной нации». В ответ на такое горячее заступничество Мария Сергеевна улыбнулась и обняла Лину. Утешая девушку, она стала развивать мысль, что везде есть замечательные, совестливые люди. И привела в пример Карела Крамаржа, лидера национально-демократической партии и большого друга русских эмигрантов, с которым ей по должности доводилось встречаться дважды и которого она высоко ценила и уважала.
— Нельзя огульно очернять целый народ на основании временных противоречий с определенным кругом людей, — терпеливо разъясняла она. — В этом и проявляется великодушие русского по духу человека. Нельзя допустить даже мысленного шовинизма и надменности. С другой стороны, и критику затхлого и ограниченного, самодовольного мещанского сознания стоит приветствовать по отношению к любой нации…
Капитолина в порыве восторга обняла Марию Сергеевну — она благоговела перед этой мудрой женщиной, восхищалась глубиной ее мысли и деликатностью. Мария Сергеевна не противилась таким бурным изъявлениям чувств, но при этом просила не идеализировать ее.
— Марья Сергеевна, голубушка, да как же вами не восхищаться: стоит только посмотреть, как вы ловко с двуколкой управляетесь, — и как только лошади не боитесь?
— До смерти боюсь, Линушка, — смеясь, призналась Мария Сергеевна. — Да что ж делать, приходится скрывать, а то и муж уважать перестанет.
* * *
Несколько успокоенный улучшением самочувствия жены, Алексей с удвоенной энергией вернулся к полевым работам. Ведь ему приходилось разрываться фактически на два хозяйства. Гордая Дарья не беспокоила понапрасну, но порой ей приходилось передавать через кого-то из односельчан, что необходима мужская подмога. Тогда Алексей
