— Полагаю, он знает, Кир.
Гурон снова сделал приглашающий жест. Суставы молниевой клешни громко скрипнули.
— Идем, воины первых легионов. У меня есть кое-что, принадлежавшее вам. Думаю, вы захотите это видеть.
Мириады палуб Зрачка Бездны кипели жизнью, но гвардия тирана очистила целый уровень звездного форта, где разместился штаб Корсаров. Здесь, под охраной самых сильных бойцов Гурона, командиры Красных Корсаров планировали походы против Империума. И здесь, под бдительным наблюдением элиты ордена, томились в темницах непрошеные гости, которым предстояло скрасить досуг тирана.
Пока воины шагали по пустынным коридорам, где гулко отдавался стук ботинок о палубу, Талос скользил взглядом по загаженным металлическим стенам. Все переборки были густо исчерчены богохульными заклинаниями и именами, выведенными чернилами или выжженными в стали.
Не раз взгляд Пророка обращался к Гурону. Владыка Красных Корсаров был калекой, но даже в его прихрамывающей походке, в каждом мучительном движении чувствовалась огромная скрытая сила. Сейчас, когда Талос разглядывал его почти вплотную — так близко, что стал виден нечистый помаргивающий свет, струящийся из-под доспехов, — Пророк отчетливо понял, почему тиран Бадаба выжил. Некоторые воины слишком упрямы, чтобы умереть.
Талос подозревал, что, будь он смертным, одно присутствие Гурона заставило бы его преклонить колени. Немногие вожди излучали столь явную ауру угрозы, основными слагаемыми которой были обезображенное лицо, вымученная улыбка и механическое рычание волоконных кабелей в сочленениях доспеха. С другой стороны, немногие вожди повелевали сепаратистскими империями, не говоря уже о звездном королевстве таких колоссальных масштабов и мощи.
— Что-то в моем лице вызывает твой интерес, Пророк?
— Ваши раны, мой господин. Они причиняют вам сильную боль?
Услышав странный вопрос Повелителя Ночи, Гурон оскалил зубы. Оба воина были продуктом кропотливых, обширных и архаичных генетических манипуляций и хирургических операций. Для этих сверхлюдей с двумя сердцами, тремя легкими и привычкой сплевывать кислоту боль превратилась в относительное понятие.
— Достаточно сильную, — сказал лорд Корсаров, не углубляясь в тему.
За спинами воинов Первого Когтя коридор заполнили гигантские туши терминаторов Красных Корсаров, тащившихся за Повелителями Ночи с тупым упорством танковой колонны. У их ног вилась безволосая уродливая тварь. Кирион то и дело оглядывался на нее.
— Перед тем, как я вручу тебе свой подарок, — Гурон вновь смочил языком потрескавшиеся губы, — скажи мне, Повелитель Ночи, почему ты решился на ту рискованную шутку в моем тронном зале.
Талос не замедлил с ответом:
— Ваше королевство — раковая опухоль, разрастающаяся в самом сердце Империума. Говорят, что у вас в подчинении больше воинов, чем у командующего любым легионом — не считая самого магистра войны.
Пророк обернулся к Гурону, и обезображенное лицо тирана всплыло в перекрестии прицела.
— Я не знаю, правда ли это, лорд Гурон, но сомневаюсь, что подобный человек стал бы размениваться на мелочную месть из-за пары неосторожных слов.
Тиран Бадаба ничего не сказал, лишь в его налившихся кровью глазах промелькнули насмешливые искры.
— А нам вообще нужен этот подарок? — спросил Ксарл по вокс-каналу отделения.
— Нет, если это то, что я думаю. — Ответ Кириона прозвучал чуть рассеянно. — Лысая уродина все еще следует за нами. Как бы я ее не пристрелил!
— Эзхек джай гругулл шиврейк ваг скир, — объявил Гурон, заставив всех их остановиться.
— Я не говорю ни на одном из бадабских диалектов, — признался Талос.
В ответ Гурон указал своей гигантской силовой перчаткой на запертый люк впереди. Когда-то изогнутые когти перчатки были красными, как и керамит доспеха, но множество битв опалили оружие, и красный цвет сменился угольно-черным. Обернувшись к Повелителям Ночи, тиран склонил голову, и свет люминополос на потолке отразился от хромированных участков его черепа.
— Здесь находится то, что я хотел показать тебе, Талос, — произнес он. — Пытать его было весьма приятно и познавательно, но, думаю, и тебе доставит удовольствие полюбоваться им. Считай эту маленькую демонстрацию знаком благодарности за то, что вы приняли мое предложение.
Люк начал открываться, и Талос подавил желание выхватить оружие.
— Не снимайте шлемов, — предупредил тиран.
Он не знал, как долго пробыл здесь — в слепоте, одиночестве, чувствуя, как глаза обжигают струящиеся по лицу невольные слезы. Кандалы его не беспокоили, несмотря на то что железо крепко стиснуло прикованные к стене запястья. То же самое можно было сказать о голоде — терпимая боль, как и жажда, наполнившая вены сухим песком.
Ошейник на горле — да, это уже испытание, но не из разряда непосильных. Он не мог видеть рун, нацарапанных на холодном металле, но не чувствовать их эманации было невозможно. Боль, боль, боль в его шее, тягучая и непрерывная пульсация, как в загноившемся зубе. Лишиться голоса и той власти, которой обладало каждое произнесенное им слово… что ж, это было унизительно. Еще одно унижение в ряду многих и многих.
Нет. Он мог и должен был вытерпеть все это. Он даже мог вытерпеть чужое вторжение в собственное сознание — безжалостные и невидимые щупы, отбрасывающие его ментальную защиту в сторону с той же легкостью, с какой слюнявый ребенок-идиот рвет бумагу. Было больно думать. Было больно вспоминать. Только спокойная чернота медитации спасала от этой боли.
И все же он мог пережить это — сосредоточиться и сохранить ясность рассудка за счет отчаянной концентрации.
Но свет — другое дело. Какое-то время он кричал, хотя и не знал сколько. Оборвав крик, раскачивался взад и вперед, опустив голову к обнаженной груди и истекая слюной сквозь сжатые зубы. Слюна въедалась в пол, и хлористый запах растворяющегося металла только усиливал тошноту.
Силы окончательно покинули его. После недель — месяцев? — в неволе он только и мог, что стоять на коленях, широко разведя прикованные к стене руки и мотая головой на ноющей шее. Из глаз струились слезы, но облегчения не приносили. Свет бился о сомкнутые веки едкой, кислотной волной — белое мутное сияние, настолько сильное, что заставляло плакать не ведающую горя и сострадания душу.
Сквозь эту дымку мучения и путаницу мыслей пленник уловил какой-то звук. Дверь его клетки в очередной раз открылась. Заключенный трижды медленно вдохнул и выдохнул, словно воздух мог очистить его тело от боли, и выкрикнул то, что собирался сказать в продолжение всего своего бескровного распятия.
— Когда я освобожусь, — слова вылетели у него изо рта с брызгами слюны, — я убью всех вас.
Один из его мучителей подошел ближе. Пленник услышал гул брони и приглушенный лязг машинных мускулов.
— Атриллэй, вайлас, — прошептал палач на мертвом языке мертвого мира.
