худо на Руси, ничего хорошего нет: правление никудышнее, повсюду воровство и мздоимство, власть прогнила и смердит. Их злопыхательство многие неискушённые умы отравляет.
— Недостатки наши мы и сами изобличаем, а я — прежде всех. Даже журнал сатирический издавала, ты помнишь? — продолжала улыбаться Екатерина. — Но мощь и расширяющиеся пределы державы нашей гораздо более для общества значат, чем внутренние неустройства, — так что пусть себе злопыхатели болтают, кто их слушает? «Собака лает, ветер носит», — правильно в народе говорят.
— Однако ныне они прямо вступили на путь измены и заговора: против тебя, матушка, злоумышляют, — упрямо продолжал Потёмкин. — Посланец их, Баженов, приезжал на днях сюда, в Петербург, и имел тайную беседу с Павлом Петровичем.
— Вот даже как… — улыбка сошла с лица Екатерины. — О чём же они беседовали?
— Известно о чём: Павла на престол, а тебя — в монастырь, или в крепость под строгую охрану. Павел сам в масоны подался, и они на него большие надежды возлагают, — злорадно сказал Потёмкин.
— Вот уж поистине, яблочко от яблоньки недалеко катится! — не сдержавшись, вскричала Екатерина. — От отца его России один вред был, и этот уродец по отцовским стопам пошёл! Выносила я своём чреве змеиное семя, теперь расплачиваюсь.
— Всё в твой власти, матушка, — сказал Потёмкин. — Вся Россия дивится, что ты так долго это голштинское отродье терпишь и его дружков зловредных. Вот бы разом с ними теперь и покончить?!
— Но Баженов каков! — продолжала негодовать Екатерина. — Я ли не закрывала глаза на его выходки, на художества его немыслимые, кои у столь многих людей справедливое возмущение вызывали?! Сколько раз мне на него жаловались, но я не слушала, наоборот, ограждала от нападок и планы его поддерживала. Вот, дворец в Царицыно нынче строит…
— Который гнездом Павла Петровича и масонов должен сделаться, — подхватил Потёмкин. — Для Павла помещения возводит больше и богаче, чем для тебя, императрицы всероссийской, и все строения украшает множеством символов масонских. Но Бог бы с ними, символами, сие малый грех, а великий — в другом: господин Баженов строит Царицыно, как обычно монастыри строят, да только с издёвкой. Вместо собора он означил увеселительный дворец, вместо часовен и церквей — беседки для кавалеров и дам. Это прямое есть издевательство над святынями православия, что, впрочем, не удивительно, ибо для масона такое издевательство непременной обязанностью является.
— Скажи на милость, а мне это в голову не пришло! — поразилась Екатерина. — Видно, впрямь, на всякого мудреца довольно простоты… Спасибо тебе, Гришенька, милый друг, — ты хоть и одним глазом на мир глядишь, а больше всех видишь, — Екатерина перегнулась через стол и осторожно поцеловала Потёмкина в единственный его глаз. — Я им покажу, как заговоры плести, с Павлом тайные беседы иметь! — гневно продолжала она. — Собиралась я в Москву ближе к осени поехать, но откладывать нечего: надо раздавить тамошнее змеиное гнездо без промедления, пока ядовитые гады из него по всей России не расползлись.
* * *
— …Понравится государыне наше творение? Как думаешь, Прокопий Елизарыч? — спрашивал Баженов подрядчика, вновь и вновь окидывая взглядом Царицыно в день приезда императрицы.
— Отчего же не понравится? — спокойно отвечал он. — Чай, не хуже других дворцов.
— Ну, спасибо, Елизарыч! «Не хуже»! — усмехнулся Баженов. — А я хотел, чтобы это было моей лучшей постройкой.
— Можно и так сказать, Василий Иванович, — согласился подрядчик. — Уж точно — самое большое наше с тобой строительство… Глянь-ка, карета едет! Никак царица к нам пожаловала.
— Нет, это не царица, — сказал Баженов. — Царица в таком скромном экипаже не ездит. Сдаётся мне, что это моя Аграфена Лукинишна: она хотела со всем семейством сюда пожаловать, и попробуй её отговори!
— …Вот и мы, — вылезши из кареты сама и помогая вылезти детям, говорила Аграфена Лукинишна. — А дядюшка Афанасий Иванович не захотел ехать ни в какую! Коли он упрётся, его с места не сдвинешь.
— И тебе незачем было приезжать, — возразил Баженов. — Ещё неизвестно, как оно всё обернётся, как государыня это оценит.
— Как же это — не приезжать? Ты, что, бобылём живёшь? — возмутилась Аграфена Лукинишна. — У тебя жена есть, без которой ты, как иголка без нитки, ничего не сошьёшь. Да и детям хочется посмотреть на дело рук отцовских: смотрите, это всё отец ваш придумал и построил, — обратилась она к детям. — Он первейший в России строитель!
— Ещё неизвестно, как государыня это оценит, — повторил, невольно улыбаясь, Баженов.
— Матушка-государыня не обделит тебя своей царской милостью, — уверенно сказала Аграфена Лукинишна. — Разве она слепа? Такой красоты в Москве никогда не было: истинный ты чудотворец, Василий Иванович, прости меня Господи! — не сдержавшись, она неуклюже чмокнула мужа в щёку.
— Спасибо, Грушенька, — растроганно ответил Василий Иванович, вытирая нечаянно выступившие слёзы. — Правильно ты сказала — и твоя заслуга во всём этом есть.
— А уж это точно — царица! — сказал Прокопий Елизарович, показывая рукой на большой кортеж, приближающийся к усадьбе. — Кареты золочённые, и на всадниках одежды золотом блестят.
— Да, это царица, — кивнул Баженов, всматриваясь на дорогу.
— Ну, помогай нам Бог! — снял картуз и перекрестился Прокопий Елизарович.
…Оставив его и Аграфену Лукинишну с детьми на входе в усадьбу, Баженов пошёл показывать Царицыно императрице. С самого начала он почувствовал что-то неладное: Екатерина была холодна с ним и слушала его объяснения невнимательно, разговаривая на посторонние темы с Потёмкиным, с которым ходила под руку. Видя такое её отношение к показу царицынских дворцов, придворные также перестали обращать внимание на Баженова, громко переговаривались между собой, шутили и смеялись.
С всё более неприятным чувством Баженов продолжал показывать свои постройки, пока Потёмкин грубо не прервал его.
— Ты пьян, что ли, был, господин Баженов, когда строил вот это, — он кивнул на дворец, предназначенный для Павла Петровича. — Мало того, что архитектура твоя не пойми чего, мешанина какая-то, так ты сей дворец будто для императора выстроил — ишь, какой огромный! Ты перепутал, — в России сейчас правит её величество государыня-императрица Екатерина Вторая, — Потёмкин поклонился Екатерине, — а станет ли императором Павел Петрович — всё в руце Божией.
— Я строю так, как мне подсказывают искусство и умение, а Господь, величайший зодчий Вселенной, руководит мною, — вспыхнул Баженов. — А если ваше сиятельству не нравятся мои творения, то, может быть, дело в вас, а не в них, тем более что вы сами весьма подвержены тому пороку, в котором меня упрекнуть изволили.
— Дерзок ты, господин Баженов! Кому вздумал возражать?! — с угрозой сказал Потёмкин.
— Тише, господа, успокойтесь, никто никого не хотел обидеть — вмешалась Екатерина. — Что же касается ваших построек, господин Баженов, позвольте сказать прямо: они никуда не
