укорененный в эту фольклорную традицию: «Куда гнутся ветви, туда склоняется дерево».[171] Инстинктивная антипатия к индейцам вырастает в нем вместе с понятиями хорошего и плохого, правильного или неправильного. Он одновременно узнает, что нужно любить брата и ненавидеть индейца.
Таковы факты, – говорил судья, – и если кто-то хочет заниматься нравоучениями, он должен памятовать об этом. Ужасно, что одно мыслящее существо может так относиться к другому, приучить свое сознание ненавидеть целую расу. Да, ужасно, но разве это удивительно? Удивительно ли, что человек питает ненависть и отвращение к расе, которую он считает красной по аналогии с зелеными садовыми вредителями и паразитами? К представителям народа, расписанного перед ним всевозможными злодейскими красками: то конокрады, подобные белому конокраду из Мойяменсинга;[172] то убийцы, сродни нью-йоркским головорезам; то нарушители мирного договора, подобно австрийцам;[173] то Палмеры с отравленными стрелами;[174] то хладнокровные палачи вроде Джеффриса, которые после судебного фарса обрекают свою жертву на кровавую смерть;[175] то вероломные подлецы, которые любезными речами заманивают неопытного путника в засаду, где расправляются с ним и объявляют это деяние угодным их богу Маниту.[176]
Тем не менее, все эти представления об истине менее впечатляющи, чем примеры непосредственных впечатлений поселенца от встреч с индейцами, при которых человеколюбивые люди могут подумать, что он несправедливо обходится с ними. Безусловно, сами индейцы так и думают, причем единодушно. Они действительно возражают против таких представлений о них, и некоторые считают одной из причин их ответной неприязни естественное раздражение клеветническими измышлениями белого человека, о чем они убежденно говорят. Но будет ли индейцам позволено высказать доводы в свою защиту, исключая другую сторону, – это вопрос, который остается на усмотрении Верховного суда. Так или иначе, было отмечено, что когда индеец становится ревностным христианином (такое происходит не очень часто, хотя иногда некоторые племена формально обращаются в истинную веру), то он не скрывает свое просвещенное убеждение, что представители его расы по своей натуре совершенно безнравственны, и таким образом фактически признает, что худшие представления поселенцев недалеки от истины, в то время как с другой стороны, самые горячие краснокожие приверженцы теории об индейской добродетельности и дружелюбии иногда являются закоренелыми конокрадами и охотниками за скальпами. Это, по меньшей мере, подтверждает взгляды типичного поселенца. И хотя, считая себя знатоком индейской натуры, он признает, что индеец в некоторых отношениях может обманывать самого себя, как обманывает противников своей тактикой засад и ложных отступлений, однако его теория и практика по контрасту с вышеупомянутым оказывается столь непоследовательной, что поселенец руководствуется предпосылкой, согласно которой, когда воинственный краснокожий распространяет взгляды о добросердечии своей расы, это является составной частью той хитроумной стратегии, которой он пользуется на тропе войны, на охоте и в своем образе жизни».
– При дальнейшем объяснении того глубокого отвращения, с которым поселенец относится к дикарю, судья считал полезным принимать во внимание, какие нравственные стимулы содержатся в этих лесных историях и преданиях, о которых было сказано выше. С этой целью он рассказывал историю о маленькой колонии Райтов и Уиверов, семи двоюродных родственников из Виргинии, которые, после нескольких переездов вместе со своими семьями, наконец обосновались на границе Кровавой Земли[177] в Кентукки:
«Это были сильные и храбрые люди, но, в отличие от многих первопроходцев того времени, они не питали любви к конфликтам ради конфликта. Шаг за шагом они продвигались в месту уединенного отдохновения, ведомые соблазнами плодородной и девственной земли, и по воле судеб индейцы не тревожили их на всем протяжении их долгого странствия. Но когда они расчистили участки и построили дома, этот блистательный щит обернулся другой стороной. После неоднократных враждебных вылазок, а потом и военных действий, навязанных малочисленным и вырождавшимся соседним племенем, – столкновениям, которые привели к утрате скота и урожаев, а также двух человек из их числа, помимо остальных, получивших болезненные ранения, – пятеро оставшихся родственников пошли на серьезные уступки ради заключения мира с индейским вождем Мокмохоком,[178] будучи принужденными к этому постоянными нападениями. Но решающую роль сыграло внезапно изменившееся поведение Мокмохока, который до этого считался дикарем, не менее вероломным, чем Чезаре Борджиа,[179] но вдруг решил зарыть топор войны, раскурить трубку мира и стать вечными друзьями, – однако не в смысле отказа от враждебных действий, а в смысле взаимного добросердечия и открытости.
Но нынешнее поведение вождя не вполне убедило их в его искренности. Поэтому, хотя они и были впечатлены этой переменой, но не доверяли ему в достаточной мере для заключения мирного договора, – в том числе и потому, что несмотря на многочисленные визиты между бревенчатыми домами и вигвамами, пятеро родственников ни при каких обстоятельствах не могли получить доступ в жилище вождя. Они пришли к выводу (разумеется, только между собой), что под личиной дружелюбия вождь затевает недоброе, поэтому нужно действовать постепенно; некоторые из пятерых должны были выжить, не только ради членов своих семей, но и ради возмездия. Тем не менее, со временем Мокмохок, с помощью хитроумных уловок и экипажа для их удобства, завоевал их доверие. Он собрал их вместе на пир из медвежатины, и там, согласно первоначальному замыслу, покончил с ними. Спустя годы, когда вождь, стоявший над обгоревшими костями фермеров и членов их семей, столкнулся с обвинением в вероломстве со стороны гордого охотника, попавшего к нему в плен, он лишь злобно усмехнулся. «Предательство, бледнолицый? Это они первыми нарушили свой завет, когда собрались здесь вместе; они нарушили его, доверившись Мокмохоку».
– Тут судья делал паузу, поднимал руку, закатывал глаза и сурово восклицал: «Круговорот обмана и кровожадности! Дальновидность и изобретательность вождя делали его преступления еще более гнусными».
После очередной паузы он начинал воображаемый диалог между обычным человеком и поселенцем:
«“Но неужели все индейцы такие же, как Мокмохок?”
“Не все оказываются такими, но зачатки зла находятся даже в самых безобидных из них. Это индейская натура. Главная угроза от метиса: «Не забывай, что во мне течет индейская кровь» ”.
“Неужели не бывает добрых индейцев?”
“Да, но добрых индейцев обычно считают лентяями и простофилями, которые недостойны быть вождями. Вождями среди краснокожих выбирают из самых дееспособных, воинственных и тех, кого считают знающими людьми. Количество добрых индейцев ничтожно, и таково же их влияние. Кроме того, добрых индейцев могут принуждать к злодейским поступкам. А потому, «берегитесь индейцев, добрых или недобрых», как сказал Дэниэл Бун, потерявший своих сыновей”.
“Но может ли быть, что все поселенцы так или иначе становились жертвами индейского вероломства?»”
“Нет”.
“Тогда, в определенных случаях, не могли
